премьера балет
Мариинский театр показал премьеру балетов брата и сестры Нижинских "Весна священная" и "Свадебка" на музыку Стравинского. Подобный ажиотаж в зале ЮЛИЯ Ъ-ЯКОВЛЕВА в последний раз наблюдала на эпохальной премьере Симфонии до-мажор Баланчина.
Премьера "Весны священной" состоялась в 1913 году, а "Свадебки" — в 1923-м. То есть одному балету в этом году исполняется девяносто лет, а другому восемьдесят. Хороший несуетный академический возраст. В подобных случаях рецензию на премьеру принято начинать с разных исторических "бла-бла-бла": про семью непростой судьбы, гениального брата Вацлава и сестру его Брониславу, про грандиозный скандал, который вызвала премьера "Весны" в 1913 году. Про текст этого балета, записанный Нижинским в последние просветы перед окончательным помрачением рассудка, утерянный на десятки лет и лишь недавно восстановленный Кеннетом Арчером и Миллисент Хадсон. Про попытку поставить "Свадебку" Нижинской в петербургском Театре имени Мусоргского несколько лет назад. Про то, как Мариинка безуспешно пыталась заполучить эти спектакли года четыре назад. И про то, наконец, что "Весну священную" Нижинского, эти "картины языческой Руси", русские сейчас станцевали впервые.
Но ничего подобного в случае мариинской премьеры рассказывать не хочется. Выскакивая в театральное фойе, зрители дружно обсуждали, как им "вставило" и "крышу снесло". Вопреки всем достоверным и недостоверным историческим сведениям, упорно казалось, что на поклоны после этих двух балетов непременно должен выйти автор, причем один и тот же человек. И что человек этот должен быть с внешностью бельгийского дизайнера Берендонга: с пивным брюхом, серьгой в ухе, бородой и в красивом розовом пиджаке. Потому что сочетание сшибающей с ног витальности, абсолютного безумия и абсолютной же логики надо было как-то объяснить. Ни "Весну", ни "Свадебку", как ни старайся, не получается воспринимать как историческую данность, заботливо реконструированную, вошедшую в учебники и неоспоримую. Очень хочется, например, поворчать, что Николай Рерих как театральный художник явно не канает: в "Весне" эти его заливные луга на холмах и конские черепа на шестах, эта ненужная этнографическая пестрота костюмов, все эти косматые бороды, кружки румянца на щеках, славянские рубахи, мелкие девичьи косы, лапоточки и монисто только во вред композиционной стереометрии танцев. Вот Наталья Гончарова в "Свадебке" явно понятливее оказалась: она поставила только высоченные пустые стены с одиноким подслеповатым окошком высоко вверху и обрядила кордебалет строго, как стюардесс: светлый верх, темный низ, сливочного оттенка крестьянские рубахи, шоколадного цвета юбки и порты. Впрочем, принципиально разное оформление хоть как-то маскирует прямо-таки кровосмесительное родство двух спектаклей. "Весна" и "Свадебка" выглядят по отношению друг к другу как вирус и вакцина к нему — тот же вирус, но уже обезвреженный. Глядя на "Весну", вообще сомневаешься в человеческом происхождении булькающей, хлюпающей и пульсирующей на сцене материи. Про Нижинского говорили, что он не мог сам себе даже билет на поезд купить. И действительно, этот мозг либо мог придумать "Весну", либо справиться с покупкой билета — эти две функции явно исключают друг друга, и ясно чувствуется, что через три года после написания балета мозг Нижинского рухнет, как переработавший компьютер. В "Свадебке" так же скачут, поджимая колени, так же барабанят в воздухе деревянными руками, так же топочут косолапящими ногами, так же спаяны до полной неразличимости черт лица и индивидуальных воль. Но математика групп и передвижений по сцене куда проще алгебры "Весны". Она очень красива и абсолютно безопасна. А главное, организована строгой композиционной логикой классического grand pas: с заключительным хореографическим тутти и живописной группой всех участников в финале.
Очень кстати стоящий напротив Мариинки Театр консерватории реконструировал сверстницу "Свадебки" — "Танцсимфонию" Федора Лопухова. Та же композиционная задача, тот же ход мысли. Но парижская "Свадебка" Нижинской выглядит исчерпывающим ответом на вопрос, который еще толком не сформулировал в советском Петрограде Лопухов. Это очень радикальная поправка к истории балета: именно Лопухова принято считать прародителем Баланчина. А тут вдруг обнаружилась еще куча напористых родственников.
Труппа Мариинки, надо сказать, постаралась. Танцовщики сумели превратиться в некое коллективное тело, отплясывающее и оттаптывающее под сложнейшие ритмы Стравинского. А Юлия Махалина, в последние сезоны как-то выпавшая из обоймы, похоже, решительно простилась с имиджем бывшей классической премьерши в кризисе, и теперь она — прогрессивная солистка для всяких экспериментов: после оторванной Мачехи в "Золушке" Ратманского она вышла бесноватой Избранницей в "Весне". Видимо, брат и сестра Нижинские им всем тоже "вставили".