Нескучный ад

Пермский оркестр MusicАeterna с дирижером Теодором Курентзисом и скрипачкой Патрисией Копачинской сыграли в Московской филармонии программу из популярной музыки Чайковского по Данте и Шекспиру. Но хрестоматийные Скрипичный концерт, увертюра к «Ромео и Джульетте» и фантазия «Франческа да Римини» звучали почти так, будто их никто и никогда еще не слушал и не играл. Рассказывает Юлия Бедерова.

Теодор Курентзис и Musicaeterna стали чаще приезжать в Москву, совсем недавно в Зарядье отзвучала хоровая опера «Tristia». Кажется, еще немного — и эти концерты покажутся рутинными, хотя, пока в них сохраняется такой накал программной эксклюзивности, на этот счет все же можно не беспокоиться. Впрочем, с Чайковским от Курентзиса публика отчасти знакома в записи: «Патетическая» симфония вышла на Sony Сlassical в 2017 году (многие помнят также живое исполнение 2007 года, допермского периода), Скрипичный концерт с Копачинской вместе со «Свадебкой» Стравинского — релиз 2016-го. Запись, занимавшую первые строчки в рейтингах как лучших, так и худших новинок, можно было бы назвать нашумевшей, если бы концерт не звучал так тихо, на грани слышимости. Но нетривиальным динамическим профилем его концепция не исчерпывается.

Копачинская сначала предлагала «своего Чайковского» («мой Чайковский» — так она говорит с нажимом) Владимиру Юровскому. Но Курентзису ее идея приглянулась больше. И пара со «Свадебкой» на диске идеально логична. В Москве, чтобы немного прояснить мысль и смягчить эффект тихо разорвавшейся бомбы, скрипачке понадобилось сыграть на бис несколько фольклорно-модернистских миниатюр, включая Лигети. А знатоки вспоминают запись, где Копачинская играет Чайковского «нормально».

Это похоже на то, как принято доказывать, что какой-нибудь художник-абстракционист и вправду велик, потому что на самом деле умел рисовать, ведь у него есть ранняя фигуративная живопись. Действительно, «фигуративный» опыт у Копачинской имеется. Но «ее Чайковский» страшно от этого далек. Сложным рисунком штрихов, когда половина привычно певучих фраз сыграна сухим sul ponticello, заговорщицким шепотом артикуляции, азартным инфантилизмом капризной, тонкой фразировки Копачинская вынимает Скрипичный концерт из XIX века. Это ретроспективно опрокинутая во времени музыка авторства, например, даже не Кодаи или Энеску, а, допустим, Лигети или Бартока (не случайно так сильно любимого экспериментальными сценами от новоджазовых до рок-музыкальных), но в прочтении музыканта XXI века: у Копачинской концерт сделан подчеркнуто антиакадемично. Фольклорная родословная классико-романтического репертуара для Копачинской не условная конструкция, а неокультуренная, осязаемая реальность. Так ее слышит человек рубежа XX-XXI веков, так ее могли слышать цыганские скрипачи—современники Чайковского — легко представить себе пушкинскую сцену, когда фигляр презренный пародией бесчестит эту музыку, наигрывает, нашептывает, набалтывает, фантазирует по модели, слыша в ней больше источников и контекстов, чем это принято. Иной Сальери был бы в ярости, а композитору смешно по-моцартовски.

В концертном варианте Скрипичный концерт — еще более рискованная история, чем в записи: она чуть менее тщательная, более истонченная, почти исчезающая по балансу, с рваными краями формы, с изумительной канцонеттой и финалом, не вполне догоняющим самого себя, но, пожалуй, и более живая. И уж точно украшающая всю программную конструкцию.

У Курентзиса как музыканта решительно антиромантического высокий романтизм — Чайковский или Верди, например,— выходит особым приключением. Московская программа звучала как захватывающе мрачный постмодернистский роман, детективный триллер из жизни призраков с нерушимой композицией, национальным колоритом, театральными коннотациями, интеллектуальной многослойностью, мистическим флером и намертво скрученной интригой. Где первая часть — тот самый Скрипичный концерт — летучий призрачный пейзаж. Во второй части — это «Ромео и Джульетта» — занавес открывается (надо слышать, как это звучит в оркестровых аккордах), и на импровизированной театральной сцене то ли изысканно разыгранная, то ли настоящая любовь (кто-то в публике незаметно смахнет слезу и будет прав) заканчивается реальным убийством. А в третьей части — «Франческа да Римини» — будет уже совсем непонятно: реальный ли ад разверзается перед глазами, театральный, или это ад человеческой души где-то после Босха и до изобретения утешительного психоанализа — с ее персональными вихрями, тенями и фуриями. В оркестре это сделано с феноменальной степенью детализации, не оркестровым, но ансамблевым качеством прозрачного звука и гибкой пластики. И все же, что бы ни происходило в партитуре, у многих сюжетов Курентзиса общий вектор — почти всегда можно сказать, что все закончится контролируемым мускульным экстазом в кульминации. В этом смысле даже этот удивительный Чайковский как будто знаком заранее. Поэтому Скрипичный концерт с Копачинской все-таки остается самым важным пунктом программы, задавая тон восхитительной иронией и полной непредсказуемостью.