Чеховский фестиваль театр
Завершились гастроли Штутгартского драматического театра в рамках Чеховского фестиваля. Самое интересное, по мнению РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО, происходило не в залах отданного немцам МХАТа имени Горького, а у его стены, где стоял передвижной театр "Коробок". Про "Монологи вагины", с которых начались гастроли, мы уже писали (см. Ъ от 29 мая). Сегодня — о последних спектаклях гастролей.
Известно, что есть режиссеры, умеющие увлекательно поставить даже телефонную книгу. В штутгартском "Коробке" решили доказать противоположное: даже самую великую пьесу можно поставить как телефонную книгу, и это все равно будет увлекательно. Для этого, правда, надо соблюсти несколько условий. Самая великая пьеса в данном случае — "Гамлет". А условия, как выяснилось,— наличие обаятельного и талантливого актера, чувства меры да чувства юмора. Актера зовут Даниэль Валь. За тот час, что длится представление "Сладкий Гамлет", он успевает бегом сыграть всю трагедию Шекспира. Организаторы фестиваля любезно обеспечили зрителям синхронный перевод, но в конце концов можно было на этот счет не беспокоиться: спектакль рассчитан не на тех, кто хочет познакомиться с пьесой, а на тех, кто знает ее наизусть и по одним только звучащим именам в состоянии определить, в какой точке пьесы находится сейчас спектакль.
Тем более что актер беспрерывно что-то показывает. "Гамлет" напоминает телефонную книгу в том смысле, что никакой "трактовкой" трагедии режиссер Себастьян Нюблинг не озабочен. И слава богу, кстати. Даниэль Валь — очень серьезный молодой человек в костюме, одержимый идеей пересказать пьесу Шекспира. Реквизита у него кот наплакал: стол, стул, лампа на шнуре да набор для чаепития — термос, чашка, пакет с сахарным песком и заварка. Пакетик с чаем потом оказывается Офелией: когда девушке приходит пора топиться, актер просто разрывает бумажку, и разовая порция заварки просыпается на стол. Сахар в "Сладком Гамлете" играет несколько зловещих ролей — от наркотического порошка до яда, которым Клавдий собирался отравить принца.
В общем, хотел человек просто выпить чайку, но тут случилась трагедия Шекспира, из необходимых атрибутов которой присутствует только один — череп Йорика, да и тот пластмассовый. Со всем этим нехитрым набором предметов актер управляется так ловко и так активно, что соскучиться не успеваешь. Он необычайно пластичен и подвижен — прыгает, кричит, корчит рожи, но ощущения лишней суеты не возникает. Следишь, естественно, не за сюжетом, а, можно сказать, за экстремальным поведением похожего на тебя живого существа. Безделица, конечно, но сделано со вкусом.
В конце концов, "Гамлет" — текст, который можно играть вообще как угодно, от Шекспира не убудет. По контрасту с ним на следующий вечер в театре-коробке играли текст, который не только нельзя играть как угодно, но вообще непонятно, может ли играть его кто-то кроме человека, который это написал. Речь идет про "Одновременно" Евгения Гришковца. Ставить его взялись в Штутгарте не режиссеры, а драматурги — Андреас Заутер и Бернхард Штудлар. Очевидно, что о бережливости по отношению к авторской интонации их предупреждать было не надо. Ведь интеллектуализировать лирическо-сбивчивый текст Гришковца об устройстве жизни и о растерянности выросшего ребенка означает выписать пьесе смертный приговор. А если просто копировать собственно гришковцовское исполнение, то не очень понятно, в чем смысл "клонирования" — не мюзикл же.
В общем, как несложно догадаться, ключ оказался тот же, что и в случае с "Гамлетом", а именно интересная актерская индивидуальность. Молодой актер Йорг Петцольд не слишком похож на Евгения Гришковца, но способ изложения текста вместе с режиссерами нашел верно. Где-то он выглядел грустнее, чем автор, а где-то и веселее. Позади него стояло зеркало, чтобы публика могла не только видеть исполнителя, но и мельком взглянуть на себя. Но показалось, что именно этот актер присвоил этот монолог по праву, без апелляции к коллективному бессознательному зрителей. Наверное, просто его личный опыт в чем-то совпал с личным опытом господина Гришковца — другие объяснения сродства оригинала и штутгартской версии найти трудно. Сам Евгений Гришковец в этот вечер читал русский перевод и тем самым как бы выдавал спектаклю охранную грамоту. Хотя, как показалось, он чувствовал себя не очень уютно: грустно быть не понятым, но быть так тонко и без видимых усилий понятым иногда не менее грустно.