В Студии театрального искусства (СТИ), которой руководит Сергей Женовач, вышел спектакль Егора Перегудова «Один день в Макондо» по знаменитому роману Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». С часу дня до позднего вечера в затерянном среди джунглей Макондо пробыла Алла Шендерова.
Нехитрая акробатика иногда описывает коллизии «Ста лет одиночества» куда лучше слов
Фото: Студия театрального искусства
Егору Перегудову удалось невозможное. Все перипетии «Ста лет одиночества» он вместил в одну, пусть и очень длинную, постановку. Это удалось не столько благодаря грамотной инсценировке (ее автор — сам режиссер), но и потому, что спектакль строится по тем же принципам, что и роман Маркеса, написанный спокойно, неспешно и обманчиво реалистично.
Петушиные бои, средства от глистов, женские подмышки, пахнущие гарью, кишечные газы, от которых вянут цветы, и много столь же духовитых подробностей сбивают читателя с толку. Реализм Маркеса подобен престарелому герою его романа, который с трудом передвигается, но иногда берет и запросто отрывается от земли. Или сидит, потеряв разум, привязанный к дереву, зато может менять объем и размеры предметов. Волшебство в романе кажется вещью заурядной, но не теряет от этого своих волшебных свойств.
Впервые выпускники Женовача, с прошлого сезона ставшие актерами Студии театрального искусства, сыграли «Один день в Макондо» еще два года назад. Сначала первую часть (она называется «Одиночество любви» и идет чуть более трех часов), потом вторую («Одиночество смерти»). Сразу после первой по Москве поползли неясные слухи, после которых аудитория на третьем этаже ГИТИСа перестала вмещать желающих.
«Искрометные импровизации и оригинальные этюды, вдохновленные дипломным спектаклем» — так сейчас написано в программке СТИ. Собственно, это действительно этюды, в которых теперь заняты не только недавние выпускники, но и актеры Женовача прежних призывов.
В сумрачном свете, на фоне черных кирпичных стен бывшего любительского театра золотоканительной фабрики купцов Алексеевых (да-да, Станиславский был из них), этюды выглядят кадрами черно-белой хроники, рассказывающей о зарождении, жизни и гибели Макондо. Иногда кадры кажутся раскрашенными: на героях черно-белые одежды (сценография и костюмы Александра Боровского), но любая яркая деталь — желтый шарф гадалки, красные манжеты заезжего музыканта, рыжие волосы хозяйки притона — на этом фоне горит огнем. Так что страсть персонажей к обладателям таких деталей уже не требует объяснения.
Впрочем, поначалу кажется, что на сцене все устроено даже слишком просто и неспешно, текста много, света мало, но где-то в начале второго акта вдруг понимаешь, что спектакль взлетел и от него уже не оторваться.
Вот, например, будущий полковник Аурелиано (Никита Исаченков), как и все Буэндиа, имеющий странные любовные вкусы, хочет жениться на Ремедиос — она совсем еще ребенок, но Аурелиано готов ждать, утоляя страсть с гадалкой Пилар (Татьяна Галицкая).
На столе раскинулась знойная Пилар, над ней (отжимаясь от стола) — почти бесплотная Ремедиос. И совсем уже как будто в воздухе над ними — крепко сбитый Аурелиано. Так и кувыркаются втроем, умудряясь не задеть друг друга.
Нехитрая акробатика иллюстрирует эту коллизию романа куда лучше слов.
Мария Корытова (Урсула), Лев Коткин (ее муж, старший Буэндиа), Никита Исаченков, Екатерина Копылова (Амаранта), Дарья Муреева (Ремедиос) и другие актеры, занятые в спектакле, не просто точны, они создают «ансамбль», где каждый слышит другого, где вступают и замолкают вовремя и никто не тянет одеяло на себя. Без всего этого они не смогли бы сыграть конец второго акта — монолог полковника Буэндиа, перед самым расстрелом вспоминающего свою жизнь. Время в сознании полковника идет вспять — и этот быстрый обратный ход истории актеры умудряются передать в пантомиме, меняясь, оживая и молодея на наших глазах.
Когда-то знаменитый Джорджо Стрелер написал про чеховскую Раневскую, что та не стареет — просто с годами у нее, как у всех фарфоровых кукол, немного облезает лак. Старение персонажей Маркеса (к финалу романа многим из них больше ста) происходит по схожему принципу. Немного мела во все более растрепанные волосы, чуть согнуть спину, сменить белые платья на черные — и вот уже Урсула и ее муж совсем не молоды. Вроде бы старый прием — так во все времена студенты играют возрастные роли — тут кажется целой философией.
Ведь у Маркеса время течет по-разному: то быстро, то медленно, мертвые с трудом отлепляются от живых и частенько их навещают. В спектакле они просто перебираются на балкончик над сценой — и сочувственно наблюдают за оставшимися.
Но взяв от романа все лучшее, спектакль берет и худшее: к концу «Ста лет одиночества» повествование теряет упругость. К десяти вечера усталыми кажутся не актеры, а сама сценическая ткань, не говоря уже о зрителях. Впрочем, они еще довольно долго не расходятся, говоря словами Маркеса, «потрясенные реальностью чуда».