На Исторической сцене Большого театра национальный балет «Эстония» представил два спектакля: «Белоснежка и семь гномов» и «Модильяни — проклятый художник». Нашла в этих балетах много общего Татьяна Кузнецова.
Любовь Модильяни (Анатолий Архангельский) к Жанне (Алена Шкатула) отличалась положительной прямолинейностью только в первом адажио
Фото: Харри Роспу/Национальный балет «Эстония»
В Москву эстонцы приехали в полном составе — после балета на сцене Большого будет показана опера. Открывавшая же гастроли балетная «Эстония» выбрала репертуар, неизвестный в Москве. И правильно: не везти же в Россию «Лебединое озеро», если в труппе всего-то 60 человек? А выбор «Белоснежки» гарантировал и коммерческий успех: детские спектакли в российской столице — страшный дефицит.
«Белоснежку» сочинили в 2004 году венгры (композитор Тибор Кочак, хореограф Дьюла Харангозо, сценограф Кентаур, костюмы Риты Велих) — скорее по диснеевскому мультику, чем по сказке братьев Гримм. В репертуаре «Эстонии» спектакль появился четыре года спустя и сейчас, в 2019-м, выглядит не только не увядшим, но в принципе неувядаемым. Возможно, потому, что танцы в нем играют побочную роль, виражи балетной моды этой сказке не страшны. Собственно, постановщик Харангозо хореографом себя не считает, в буклете он так и написал: «хотел создать веселую сюжетную историю». И создал: сценическое действие читается без либретто, музыка компилятивная, жизнерадостная и ритмичная, декорации (многослойные, на манер книжки-раскладушки) изобретательны и отнюдь не абстрактны, особо уютно обжито реквизитом двухъярусное жилище гномов.
Игровые сценки (вроде комических перепалок гномов или их утреннего умывания, сильно позабавившего юных зрителей) занимают много времени, для взрослой публики припасены пируэты, двойные туры и жете-ан-турнан. Главными танцующими мужчинами «Белоснежки» оказались Егерь (Анатолий Архангельский) и гном Зазнайка (Сергей Упкин), причем последний выглядел повиртуознее массивного Егеря. Белоснежка (Лаура Мая) отличалась схожестью с диснеевским прототипом, но не танцевальными достоинствами. В этом смысле Мачеха (Алена Шкатула с ее подтянутыми, четкими и выворотными ногами) выглядела куда перспективнее, однако развернуться хореограф ей не дал, подарив лишь танго с Егерем и вариацию. Возможно, и к лучшему, иначе банальность хореографии могла бы и утомить. А так — два с половиной часа непритязательного спектакля оставляют чувство признательности к авторам, без претензий на самовыражение обслужившим детей и родителей.
Второй балет — про Модильяни — оказался поразительно схож с «Белоснежкой», только во взрослом спектакле детская наивность не умиляет. Это тоже «сюжетная история» со служебными подтанцовками, только печальная (мировая премьера эксклюзивного эстонского балета — композитор Тауно Айнтс, авторы либретто хореограф Эдур и поэтесса Мюллерсон, художник Лийна Кеэваллик — состоялась в 2012 году, с тех пор спектакль не сходит с афиши). Видно, что балет соавторы делали с чувством, которое захлестнуло разум: жизнь и творчество Модильяни в балете отражены с редким простодушием. Много пил — на сцене фактурный обаятельный Анатолий Архангельский не расстается с бутылкой и ходит пошатываясь. Якшался с проститутками — они в эстонском Париже повсюду, так что раздвинуть ноги, запрыгнуть герою на колени, поваляться на полу готовы в любой момент и в каждой сцене. Бил жену Жанну (Алена Шкатула) — этой теме посвящено довольно спортивное адажио, из которого запоминаются разве что две оплеухи. Страдал туберкулезом — балетный Модильяни звучно и много кашляет. Ну и писал картины — в балете он добросовестно водит кистью по мольберту или карандашом по бумаге, и его полотна, нарисованные на ширмах, являются зрителям в кульминационные моменты действия.
К тому же, в отличие от «Белоснежки» тут кроме житейских событий показывают еще и «жизнь человеческого духа» — в виде видений и кошмаров героя (в таких случаях сцену заволакивают клубы дыма). Кошмары Модильяни обычно материализуются в виде обнаженных дев, сходящих с его полотен: художница Кеэваллик, целомудренно прикрыв тела танцовщиц телесного цвета комбинезонами, все-таки нарисовала волосы на месте лобков — для пущего сходства с картинами. «Развратные» видения соблазняют художника, садясь во вторую выворотную позицию, прогибая талии и оглаживая его змеящимися руками (так в балетной древности обычно изображали вакханок), но художник от них отбивается, находя опору и вдохновение в жене.
Поразительная старомодность этого балета — не только эстетическая, но мировоззренческая — тем более удивительна, что хореограф Эдур девятнадцать лет проработал в Лондоне, одном из центров балетной моды. И хотя почтенный жанр ballet story — один из фаворитов британской публики, в эдуровском «Модильяни» оказалось куда больше советской плакатной драмбалетности, чем того изощренного психологизма, которым славились покойные английские классики. Здесь уместно вспомнить, что в годы застоя в Эстонию ездили за почти западным искусством — там хореограф Май Мурдмаа ставила балеты, изысканные по форме и аполитичные по содержанию. Теперь вполне западная Эстония привозит к нам спектакль, какого здесь не видели с советских времен,— однозначный, как «Правда».