В концертном зале «Зарядье» в сопровождении ансамбля дважды выступила Джойс ди Донато. Необычная программа, которую знаменитая американская меццо-сопрано привезла в Москву, озаглавлена «В войне и мире: гармония через музыку» и возникла как отклик на самые душераздирающие конфликты современности. Однако составлена она из прекрасной музыки XVII–XVIII веков. Мирные инициативы примадонны, выступавшей вместе с интернациональным ансамблем Il Pomo d’Oro под управлением молодого отечественного клавесиниста Максима Емельянычева, оценил Сергей Ходнев.
Даже сценический облик Джойс ди Донато свидетельствовал, что барочная музыка — это не нудно и не скучно
Фото: Дмитрий Лебедев, Коммерсантъ / купить фото
Если бы кому-то из пришедших в «Зарядье» вдруг вздумалось накрепко заткнуть уши — поди догадайся по одной только «картинке», что это эксцентричное шоу строилось на почтеннейшей барочной музыке. Ну да, среди музыкантов виднелся лютнист, а сидели они вокруг клавесина. Но при этом на сцене клубился дым, полыхали на манер рок-концертов цветомузыкальные огни, реяли видеопроекции и делал многозначительные па полуголый танцовщик (Мануэль Палаццо). А сама певица — босая, в немыслимом серебристом платье от Вивьен Вествуд и поначалу еще и с панковской раскраской на лице — кажется, ни одного номера не спела, стоя по стойке смирно.
Первое отделение называлось «Война», но в нем совершенно не было радостно-бравурных arie di battaglia, «батальных арий», на которые была так щедра опера XVIII века. Война, по ди Донато,— это не столько отвага и упоение в бою, сколько ужас («Scenes of horror» из «Иеффая» Генделя) и смерть (великий плач перселловской Дидоны). Это коварные махинации и мучительная тревога («Pensieri, voi mi tormentate» из «Агриппины» Генделя). И это несвобода, которую певица непритворным образом оплакивала в шлягернейшей арии Альмирены из «Ринальдо», «Lascia ch’io pianga». Здесь же оказался один из абсолютных раритетов вечера, «Prendi quel ferro, o barbaro», ария Андромахи из одноименной оперы Леонардо Лео (1742), где поразительно контрастным образом чередовались колоратурная ярость и глухое горе. В качестве сумрачных интермедий Il Pomo d’Oro играл «симфонию» из «Действа о душе и теле» Кавальери, чакону Перселла и изысканный респонсорий Джезуальдо «Tristis est anima mia» («Прискорбна душа моя») в инструментальном переложении.
И даже при том, что бури и муки в старинной опере частенько кажутся сейчас поинтереснее, чем спокойные утехи, для «Мира» ди Донато построила на редкость обаятельный сет. Опять немного Перселла: «They tell us that your mighty powers» из «Королевы индейцев». Немного пасторальности от Генделя: ария Сусанны из одноименной оратории и «Augeletti che cantate» из «Ринальдо» (Максим Емельянычев, который весь концерт с блеском управлял оркестром, сидя за клавесином, в последней арии солировал на блокфлейте — тоже отлично). Неожиданная толика раздумчивого минимализма, чтобы сбить градус сиропности («Da pacem Domine» Арво Пярта). Сияюще-восторженная кода — «Dopo note» из «Ариоданта» (опять Гендель) и еще более виртуозная ария из «Аттилия Регула» Йоммелли, второе открытие вечера. И напоследок, в качестве второго биса — умиротворенное «Утро» Рихарда Штрауса под невероятный аккомпанемент жильных струнных и лютни.
И вроде бы это до того странно — упаковывать в пестрый перформанс барочные арии, да еще в виде прямодушного призыва к миру, к поиску гармонии в сегодняшнем хаосе при помощи музыкального искусства. Но Джойс ди Донато делает это так, что не возникает ни малейшего ощущения наивности. Безразмерный диапазон, лучезарный тембр, невероятная подвижность голоса и редкий вокальный вкус — все это при ней, и все это наверняка захватывало бы и без всяких привходящих «стейтментов». Однако самое неожиданное и самое подкупающее в этой программе — естественность, искренность и доверительность, звучавшие в каждой фразе, даже самой старинной, самой театральной или самой риторичной.