Как получилось, что молодой берлинец издает в Оксфорде научный журнал и публикует в нем труды беженцев? Об этом рассказывает сам издатель Пауль Оствальд. Его начинание было отмечено премией имени Петера Бениша, присуждаемой форумом «Петербургский диалог».
На Форуме «Петербургского диалога» премию имени Петера Бениша Пауль Оствальд получил из рук мэтра российской журналистики Виталия Игнатенко
Фото: Принадлежит Дирекции Форума «Петербургский диалог»
Осень 2015 года. Телешоу Сандры Майшбергер подходит к концу, когда она дает слово какому-то мужчине из публики. На немецком языке, с едва заметным акцентом тот рассказывает об учебе в сирийском вузе, путешествии через Средиземное море и новой работе по уходу за престарелыми в небольшом городке Нижней Саксонии. Студия взрывается аплодисментами, но перед этим люди у телеэкранов видят подпись, представляющую примерного молодого сирийца: «Хаким, беженец».
Весьма красноречивый момент в дискуссии, посвященной опасной тенденции — видеть в людях, которые летом 2015 года искали в Европе убежище, только беженцев и ничего больше. История с Хакимом показывает, что такой статус очень быстро становится ярлыком. «Довесок» к имени сигнализирует: это человек, достойный сочувствия, он приехал к нам из далекой, неведомой культуры. И часто к различным оттеночным вариациям сводится все освещение данной темы.
В то же время это был своего рода момент избавления: впервые возможность непосредственно поучаствовать в дискуссии о беженцах представилась ее «объекту». В Германии по сей день чуть ли не ежедневно появляются репортажи, комментарии, интервью с политиками, посвященные новому вызову, «задаче века» (по двухлетней давности выражению Ангелы Меркель). Тем же, кто бежал в Европу, слово предоставляется очень редко — зачастую из-за отсутствия понимания, что большинство беженцев несут с собой нечто более ценное, чем узелки с одеждой. Кто-то везет солидный багаж знаний. У себя на родине они были профессорами, исследователями или студентами, и смотреть на них только через призму сочувствия значит пренебрегать интеллектуальным багажом и ограничивать рамки диалога с ними.
Осенью 2015 года этот парадокс в отношениях с беженцами увлек меня и моих однокурсников в Оксфордском университете. Чтобы в имеющихся условиях сделать возможным новый дискурс, я вместе с Марком Баркли, моим соседом по комнате, основал Journal of Interrupted Studies («Журнал прервавшихся исследований»). Задумывалcя он как академическое издание, которое позволит ученым, вынужденно покинувшим родину, опубликовать завершенные и незавершенные статьи любой научной направленности.
Нам с Баркли только-только исполнилось 19, и, конечно, оба мы никак не могли проверять труды профессоров и ученых на предмет академической точности и ценности. Поэтому мы ввели многоступенчатую процедуру коллегиальной оценки, принятую при подготовке научных публикаций: эксперты получают материалы без сведений о личности автора. Мы хотели, чтобы тексты отбирались по их качеству, а не по биографиям авторов.
С одной стороны, мы ставили перед собой задачу изменить восприятие беженцев в обществе и умерить вполне понятные страхи многих граждан: возможно, узнав, что этих людей волнуют похожие темы, их будут меньше бояться, думали мы. Благодаря сюжетам на телевидении и статьям в печатных СМИ нам удалось повлиять на представления о беженцах и за пределами академических читательских кругов. Вместе с тем мы хотели послать ученым и политикам определенный сигнал: смотрите, мы рискуем упустить новые знания и подорвать многообразие дискурса, если не дадим перспектив беженцам с высшим образованием. Но главное, мы надеялись, что благодаря публикации нашим авторам представится возможность возобновить академическую карьеру или их путь к этому будет не таким тернистым.
Материалы стали поступать быстро и в большом количестве, многие были посвящены теме беженцев. Так, одна женщина-юрист из Бангладеш задалась вопросом, нельзя ли включить в международное правовое поле тех, кто вынужденно оставил родные края из-за природных бедствий. Один сирийский студент в годы гражданской войны заинтересовался, нельзя ли компенсировать нехватку учителей в школах роботами. Лингвист Хусам Алдеен аль-Барази из Дамаска изучал роль интонации в освоении языков — он бежал из Сирии в Германию и поселился в живописном городке Дюппенвайлер в земле Саар.
Такое доверие авторов накладывает большую ответственность. Мы приступили к созданию небольшой редакции и стали искать первых дипломированных специалистов для коллегиальной оценки. Подавляющее большинство из тех, с кем мы контактировали, проявили удивительную открытость и стали, в свою очередь, приглашать к сотрудничеству знакомых коллег и включать нас в свои рассылки. Единственное, чего нам не хватало,— это €1,5 тыс. на печать тиража. Но пожертвования стали поступать, и в мае 2016 года бюджет для публикации первого выпуска у нас был.
Реакция оказалась ожидаемо двоякой. Такие СМИ, как британская Би-би-си, американское NPR и немецкий журнал Der Spiegel, искренне приветствовали наш проект. Но в соцсетях звучали и тирады ненависти. «Единственные знания, что несут эти люди,— это умение насиловать»,— писали некоторые. Обе реакции свидетельствуют: проект нашел своих адресатов и не оставил их равнодушными.
Если первый номер еще печатался в режиме самиздата, то уже для следующего выпуска мы заручились финансовой поддержкой Студенческого фонда немецкого народа, издателем согласился стать уважаемый нидерландский дом Brill. Теперь наш бюджет позволил выплачивать авторам пусть весьма скромные, но гонорары.
В 2018 году изменилась не только миграционная политика Германии, но и происхождение наших авторов. Вместо сирийцев и иракцев теперь преобладают выходцы из Турции. Редакция столкнулась с новыми вызовами. Истории авторов сами по себе были очень похожи на те, которыми делились многие сирийцы с высшим образованием. Но помимо гражданской войны теперь в них фигурируют экологические катастрофы и политические преследования, а вместо плавания по волнам Средиземного моря во многих случаях речь идет о переселении в более мирные регионы родной страны.
Поэтому нам приходится не только переводить тексты, но и вырабатывать новые правила: кто должен решать, может ли автор «считаться беженцем» и, следовательно, публиковаться у нас? В итоге мы договорились оставить этот вопрос, как и прежде, на усмотрение самих авторов — тех, кого изгнали из родных мест и кому пришлось бежать.
Наконец, есть третья задача — институализация самого журнала. Мы пытаемся создать правовые и редакционные структуры, способные обеспечить выживаемость проекта даже без нас, его основателей. И здесь нами движут события уже не в студии госпожи Майшбергер, а на улицах Хемница.