Показательное примирение врагов по Первой мировой век спустя в Париже не заглушило дебаты: для многих стран Европы этот громкий юбилей — повод задуматься и поспорить не только об истории. Среди них — Румыния, которая в 1918-м войну проиграла, но свою территорию после нее увеличила вдвое
Открытие грандиозного собора спасения нации к столетию Великого объединения собрало десятки тысяч верующих
Фото: Vadim Ghirda, AP
Главное торжество по случаю столетия завершения Первой мировой войны, как известно, собрало 11 ноября у Триумфальной арки в Париже глав семи десятков держав, часть которых век назад противостояли друг другу. Благородное собрание обошло острые углы, но на этом ни споры, ни торжества не окончились. Что не удивительно: распад империй по итогам Великой войны перекроил карту Европы: одни государства скукожились, другие народились, а третьи разрослись до неузнаваемости. Среди последних — Румыния в ее самых широких границах.
Напомним, как было дело. 1 декабря 1918-го на Национальном собрании в городе Алба-Юлия 1228 делегатов из всех избирательных округов страны с румынским населением проголосовали за объединение Трансильвании (в ту пору — часть Австро-Венгрии) со «старым королевством». Ранее в том же году в Румынию вошли Бессарабия (ныне — Молдавия) и Северная Буковина (ныне — часть Украины). Страна увеличилась вдвое: со 137 до 295 тысяч квадратных километров; население — с 7 млн в 1912-м до 18 млн в 1930-м. «Великая Румыния» стала претендовать на роль регионального лидера.
Объединение 1918 года считается важнейшим событием в румынской истории: день 1 декабря парламент объявил национальным праздником. В юбилейный год, однако, бушуют страсти. Одни видят в этом событии исполнение вековой мечты румын об объединении, другие — то, что им повезло выиграть в историческую рулетку. Как было на самом деле? Спор не окончен.
Возмутитель спокойствия
В центре полемики — 74-летний историк Лучиан Бойя, книги которого стабильно вызывают интерес: автор приоткрывает завесу над не очень симпатичными страницами румынской истории, критикуя ура-патриотический подход. Это и обеспечивает кредит доверия — Бойя выглядит воплощением принципа объективных историков, сформулированного Тацитом: «Sine ira et studio» («без гнева и пристрастия»). Вдобавок он обладает живым пером.
«В Румынии больше нет партии, которая указывала бы, как трактовать прошлое, но сохранился условный рефлекс,— утверждает Бойя.— Наши историки всегда выбирают вариант, который считается "патриотическим"…» Он критикует и тезис о том, что в ключевые моменты истории румыны были едины. «Верх брала точка зрения большинства,— пишет Бойя,— но это не значит, что не было других точек зрения». «Сегодня,— добавляет он,— румыны едины не благодаря Буребисте (царь даков, бившихся с римлянами в I веке до н.э.— "О") или Михаю Храброму (господарь Валахии в 1593–1601 годы, объединивший на короткое время три дунайских княжества.— "О"), а потому что они этого хотят сейчас».
Что же пишет Бойя о Великом объединении 1918-го? Когда вспыхнула Первая мировая, в нейтральной Румынии скрупулезно взвешивали возможные выгоды. Союз с Антантой (Франция, Великобритания, Россия) в случае победы сулил румынам Трансильванию и Буковину, принадлежавшие Австро-Венгрии, а присоединение к Германии и Австро-Венгрии — Бессарабию, входившую в состав России. Мнения разделились, но Трансильвания выглядела заманчивее, и в августе 1916-го правительство Брэтиану встало на сторону Антанты.
«На Балканах все было так запутано, что любая комбинация становилась возможной,— замечает Бойя.— Права государств на территории были столь неопределенными, что оправдать можно было любую аннексию. При этом небольшие страны проявили себя не менее экспансионистскими, чем великие державы, каждый находил аргументы, чтобы расширить территорию за счет других».
Боевые действия шли для румын неудачно, и уже в декабре 1916-го войска германского генерала Августа фон Макензена вступили в Бухарест. Меж тем охваченная революцией Россия из войны вышла, теряя территории, и в апреле 1918-го Бессарабия объединилась с Румынией. В мае Румынии пришлось заключить с Германией сепаратный мир на тяжелых условиях. Тем временем распалась и Австро-Венгрия, и в конце 1918-го с Румынией объединились Буковина и Трансильвания. Наконец, выигравшая войну на Востоке Германия проиграла ее на Западе, а так и не ратифицированный Бухарестом сепаратный мир был отменен Версальским договором в 1919 году.
Финал был ошеломляющим: Румыния завершила Первую мировую в лагере побежденных, однако таких крупных территориальных приобретений, как она, не получили даже победители.
История преподнесла румынам все три стоявшие на кону провинции: Буковину, Бессарабию, Трансильванию. Все земли, где большинство населения составляли румыны, вошли в Великую Румынию. Депутат-консерватор Петре Карп сказал тогда: «Румыния так удачлива, что ей больше не нужны политики!»
Таким образом, подводит итог Бойя, национальное единство как вековая мечта румын — миф. Большинство румын (80 процентов — крестьяне и 60 процентов — неграмотные) в те годы о «национальном идеале» даже не слышали. Не было и единства по поводу войны на стороне Антанты — премьер Брэтиану просто «вытащил счастливую карту».
Противоречия Великой Румынии
После объединения свыше четверти населения составляли национальные меньшинства. При этом власти, не смущаясь разнообразием, исповедовали философию единого национального государства. Так, отмечает Бойя, объединение Бессарабии с Румынией «было достаточно беспорядочным процессом из-за большевистских угроз, а также из-за ввода румынской армии и прямого вмешательства бухарестских политиков». Бессарабцы хотели автономный статус, но местный парламент был распущен в конце 1918-го. «Не только у представителей меньшинств, но и у бессарабских румын не было причин любить авторитарную румынскую администрацию»,— признает историк. В целом в Молдове (Румыния образовалась в результате «малого объединения» в 1859 году дунайских княжеств Молдовы и Валахии), говорит Бойя, было достаточно сильное антиунионистское течение. «У молдаван была своя идентичность, даже более явная, чем у валахов».
Что касается объединения Трансильвании с Румынией, то его обычно сводят к Национальному собранию в Алба-Юлии 1 декабря 1918-го. Но Бойя напоминает: в Трансильвании стояла румынская армия, и в голосовании участвовали не все ее жители, а только румыны (53,8 процента населения). «Почти половину населения не спросили, хотят они в Румынию или нет».
И вообще, добавляет Бойя, трансильванские румыны стремились не столько объединиться с Румынией, сколько добиться равноправия в Австро-Венгрии. Веками жившие с венграми и немцами, они принадлежали другой Европе, а «Бухарест считали слишком балканским и с византийскими наклонностями». Речь, по сути, о том «столкновении цивилизаций», которое описал Сэмюэл Хантингтон — только в Румынии эти цивилизации разделяла цепь Карпатских гор.
К слову, эта разница между трансильванскими румынами и румынами из «старого королевства» сохраняется, то и дело перерастая во взаимную неприязнь. Так, журналист Сабин Герман (из трансильванского Клужа) опубликовал к 80-летию Великого объединения статью «Сыт по горло Румынией!», где обрушился на бюрократию, взяточничество, заявив, что «друзьям на Западе говорит, что он из Трансильвании» (а не Румынии!). Не промолчал Герман и ныне: тезис статьи «Мы не договаривались так в 1918-м!» в румынском «Ньюсуике» — Великое объединение было контрактом, который «старое королевство» не выполнило, что освобождает от обязательств и Трансильванию.
И вот ведь что главное, отмечает Бойя,— граница, отделявшая по линии карпатской цепи «старое королевство» от Трансильвании и Баната, которую многие считали стертой, после падения коммунизма в 1989-м стала вновь заметна в избирательных предпочтениях румын. Видно, что трансильванцы являются более «западными».
Что же говорить о соседней Венгрии, которая в результате Трианонского договора (1920) потеряла две трети территории и половину населения? Лидер этнических венгров в Румынии Хунор Келемен в интервью клужской газете Szabadsag заявил, что 1 декабря для венгров не праздник, чем вызвал волну негодования среди румын-патриотов. Требовать, чтобы венгры радовались Трианону, абсурдно, поддержал его Бойя. «Думаю, мы как румыны должны радоваться тому, что произошло 1 декабря 1918 года,— сказал он.— Но должны понимать, что для венгров Трианон не причина для радости».
История или политика?
Понятно, что оппонентов у историка-вольнодумца — легион. Самый серьезный — президент Румынской академии, ректор клужского университета «Бабеш-Бойяи» Иоан Аурел Поп — дал отпор в книге «Правда и мифы. Заметки на полях» (основной труд Бойи называется «История и миф в румынском сознании»).
«Моя полемика с Бойей — это как стакан воды,— комментирует "Огоньку" Иоан Аурел Поп.— Я говорю, что стакан наполовину полон, а он — что наполовину пуст. После национал-коммунизма Чаушеску в румынской историографии была потребность в определенном равновесии. Но мне не нравится, когда вместо равновесия мы приходим к новому перекосу. Мы можем подчеркивать наши поражения и провалы. Но Румыния все же уважаемое государство в Европе, а это значит, что нужно показывать также победы и успехи. Историк иногда должен быть и гражданином».
Некоторые хотят нас убедить, что Великое объединение было осуществлено волей великих держав, которым помогала местная экзальтированная элита, а обычные румыны были далеки от идеи национального единства, пишет академик. Эти тезисы, поясняет он, из арсенала венгерских ревизионистов, которые после 1918-го сетуют на «историческую несправедливость» в отношении к Венгрии, а также из директив Коминтерна, призывавших румынских коммунистов выступать за расчленение Румынии, называемой «империалистическим, многонациональным государством».
«Часть трансильванских румын (по нашим расчетам, 10 процентов) не желала объединения с Румынией, но это ничего не меняет,— утверждает Иоан Аурел Поп.— Инсинуация, что объединение было навязано группой интеллектуалов, смешна. Нет ничего необычного в том, что элита ведет народ за собой».
Остается понять, как относиться ко всей этой полемике: как к истории или уже как к политике? Не секрет, что Великое объединение Румыния празднует, когда румыны разъединены как никогда. «Румыно-румынская война» между глобалистами и националистами (они же либералы и социалисты — см. «Огонек» № 25 за 2018 год) видна и в юбилейной полемике. А Бойя явно на стороне первых. «Ничто не вечно, и национальное государство — только этап,— утверждает он.— Появились другие идеалы, более соответствующие современности… Пока ЕС — ассоциация национальных государств, но постепенно суверенитет будет передаваться центральным учреждениям Союза».
Не делает секрета Бойя и из своих политических симпатий. «Некомпетентная и коррумпированная "элита" захватила государство»,— пишет он (в Румынии правят социал-демократы). «Но гражданское общество набирает силу, что показывают манифестации в поддержку правового государства. И все же много румын, страдающих от бедности и бескультурья, зависящих от властей... Поэтому прозападная Румыния выходит на улицы, а другая Румыния (по сути, не она, а те, кто манипулирует ей) каждый раз побеждает на выборах». Достается от Бойи и академии: она «задает тон интеллектуальной нетерпимости».
Неудивительно, что на Бойю сыпется град обвинений — подрывает основы государства, разрушает идентичность. В этом же ключе комментируют и награждение историка орденом «За заслуги перед ФРГ» — церемония прошла в бухарестском посольстве Германии. «Интерпретируя прошлое в насмешливой манере, Бойя содействует потере румынами самоуважения,— писал публицист Йонуц Цене.— Народ без памяти, идентичности и корней легко может принять ярмо иностранного господства при помощи местных предателей».
Пусть начинается праздник!
От социальных контрастов Румынию юбилеи не лечат
Фото: Vadim Ghirda, AP
Надо признать: из стран — наследниц погибших империй Румыния выдержала испытание временем лучше всех. Она единственная осталась в прежних границах (за исключением Бессарабии и Северной Буковины). «Вопрос, однако, в том, как румыны распорядились этим историческим успехом,— пишет Бойя.— К сожалению, не блестяще».
Румыния сегодня — обладатель ряда негативных рекордов, констатирует он. В стране самая короткая продолжительность жизни и самая большая доля бедного населения в ЕС. В Румынии всего 750 километров автострад (столько же в Болгарии, но ее площадь вдвое меньше). Почти 40 процентов хозяйств имеют «удобства» во дворе — нет водопровода и канализации. Страна — первая в ЕС по коррупции, или, по крайней мере, так воспринимают ее за границей. Из Румынии эмигрировали 3,5 млн человек — 2-е место в мире после Сирии.
Словом, Румыния — вовсе не «история успеха», но юбилейным торжествам это не мешает. Страна тонет в патриотических речах, льется шампанское, разрезаются ленточки. В Алба-Юлии открыт Монумент национального единства. В Бухаресте патриарх Константинопольский Варфоломей и патриарх Румынской православной церкви Даниил освятили собор спасения нации. Открыты памятники королю Румынии Фердинанду (1865–1927), премьеру Ионелу Брэтиану (1864–1927), французскому генералу Анри Матиасу Бертело (1861–1931).
Все это неудивительно: ведь за юбилеем последуют выборы — европейские, президентские, местные, парламентские, и мысли политиков уже о голосах избирателей. «2018 год мог бы стать поводом для глубоких размышлений о национальной судьбе румын,— пишет Стелиан Тэнасе.— Но обсуждениям предпочли пышные торжества. Политики конфисковали юбилей. Столетие превратилось в ярмарку лицемеров и демагогов».
«Подлинной катастрофой» назвал празднование 100-летия Великого объединения и профессор Иоан Станомир, представляя на бухарестской книжной ярмарке «Гаудеамус» последнюю книгу Лучиана Бойи «От античной Дакии к Великому объединению. От Великого объединения к сегодняшней Румынии». «Нам удалось превратить юбилей в жалкое событие, выхолостив его содержание»,— сказал он. «История учит, что важнее всего — смотреть в будущее, потому что, когда нет будущего, прошлое становится запыленным музеем».