В этом году исполнилось 500 лет со дня приезда в Москву афонского монаха Максима (в миру Михаила Триволиса), которому суждено было задержаться здесь навсегда, став для современников Максимом Философом, для потомков — Максимом Греком. За всеми этими именами стоит мыслитель, писатель, публицист, переводчик, филолог европейского масштаба, который, как всякий эмигрант (а Максим был дважды эмигрантом!), до сих пор не вполне оценен и не вполне адекватно понят на своей второй родине.
Фото: Fine Art Images / DIOMEDIA
Фото: Фото из личного архива
Фото: Фото из личного архива
Михаил, он же Максим
До 1943 года мы знали лишь Максима Грека, но не Михаила Триволиса: заслуга их отождествления принадлежит русскому эмигранту, историку Илье Денисову. В западноевропейских архивах он обнаружил некоего грека Михаила Триволиса, жившего в Италии и состоявшего в переписке с соотечественниками, связанными с итальянскими гуманистами, а в афонских источниках — монаха Максима Триволиса. Почерк греческого писца Михаила в сохранившихся европейских текстах был идентичен почерку Максима Грека в греческой Псалтыри, переписанной им в Твери в 1540 году. Позже, в конце прошлого века, был выявлен целый ряд написанных рукой Михаила Триволиса греческих рукописей. А уже в начале нынешнего века на основе новых итальянских архивных данных гипотеза Денисова была подтверждена и уточнена недавно скончавшейся Ниной Синицыной, крупнейшим исследователем жизни и творчества Максима Грека.
Православная церковь причислила его к лику преподобных, особо почитаем Максим у старообрядцев. Академик Дмитрий Лихачев называл его первым русским интеллигентом. Пожалуй, на роль первого русского диссидента тоже не найти лучшего кандидата. И он же — европейский интеллектуал по образованию, представитель того самого гуманистического Возрождения, которого в России, согласно общераспространенному мнению, и не было вовсе.
Миссия или судьба
Афонский монах Максим оказался в Москве по воле случая: в 1516 году великий князь Василий III и митрополит Варлаам просили святогорских монахов прислать на время из Ватопедского монастыря книжного переводчика Савву. Опытный книжник был нужен для переводов текстов Священного Писания, особенно толковых, в которых была острая потребность. Время было бурное: десятилетием раньше на соборе 1503 года были осуждены, а затем и казнены еретики "жидовствующие" — неудавшиеся новгородские и московские вольнодумцы-реформаторы, с которыми церковная и светская власть боролась с конца XV века. Полемика с ними показала необходимость не только публицистических текстов, но и исправных переводов Писания и святоотеческих книг. Начало решению книжного вопроса было положено в Новгороде: в 1499 году был составлен первый библейский свод — Геннадиевская Библия, часть книг в которой была переведена с латыни. С толковыми же текстами должен был помочь Савва. Но тот уже был стар и немощен, и его заменил "искусный в божественном Писании" Максим, знавший греческий и латынь, но не владевший русским. Вместе еще с двумя афонскими старцами Максим выехал в Москву с Афона весной 1516 года. Дорога с остановкой в Константинополе заняла целых два года.
Его итальянские университеты
На жизненном пути Максима Москва была бы одной из многих остановок, если бы по исполнении его переводческой миссии московские власти позволили ему вернуться на Афон. Да и Афон возник в его жизни далеко не сразу: молодой Михаил Триволис уехал из родной греческой Арты в самом начале 1490-х годов в Италию, вслед за многими другими образованными греками-эмигрантами, покинувшими империю после падения Константинополя в 1453 году. Именно эта ученая эмиграция заложила основы итальянского Ренессанса: Европа принялась масштабно изучать греческую философию и греческих отцов церкви, а прежде всего язык этих текстов — древнегреческий, который начал преподаваться сразу в нескольких крупнейших итальянских университетах. На этой ниве подвизался и Михаил, занимавшийся перепиской и редактированием востребованных греческих рукописей сначала во Флоренции, где он учился у знаменитого профессора и издателя Иоанна Ласкариса, а позже в Венеции, Падуе, Болонье и Ферраре.
Круг знакомств молодого каллиграфа среди многочисленной греческой диаспоры, тесно связанной с итальянскими гуманистами, было довольно широк: на рубеже веков он уже состоял на службе у Джованни Франческо Пико делла Мирандола, племянника известного гуманиста Джованни Пико делла Мирандола, а несколькими годами позже сотрудничал со знаменитым Альдом Мануцием в Венеции, участвуя в подготовке греческих изданий его типографии. Эта книжно-ученая среда в то время активно занималась не просто тиражированием и распространением греческих рукописей и их переводами, но разработкой принципов научного издания текстов античных и раннехристианских авторов, а также переводами и исправлением Библии. Это стало началом современной текстологии и критики текста.
Доминиканец или афонит
Путь Михаила не был ни прямым, ни гладким, и судьба всякий раз ставила его перед выбором. В 1502 году этот выбор привел Михаила к доминиканцам: он стал послушником монастыря Сан-Марко во Флоренции. Этот шаг был сделан, очевидно, под влиянием Джироламо Савонаролы, идеями которого Михаил был увлечен в 1490-е годы. Савонарола (келья которого в Сан-Марко находилась совсем рядом с кельей Михаила) имел огромное влияние на умы современников: его проповедь аскетизма, призванного реформировать церковь и избавить ее от множества пороков, подвигла Сандро Боттичелли сжечь некоторые свои холсты. Позже, уже в Москве, встав на сторону "нестяжателей" в полемике о церковном землевладении, Михаил-Максим с большим пиететом будет отзываться о "великом подвижнике" Савонароле, казненном в 1498 году.
Но обета в Сан-Марко Михаил из Арты так и не принял: спустя примерно год он покинул монастырь. Отказ от монашеской жизни был вынужденным: гонения на сторонников Савонаролы усилились, монастырь приходил в упадок, и какие-то доподлинно неизвестные нам обстоятельства, крайне тяжелые для Михаила, сделали его пребывание там невозможным. Всего через три года, в 1506 году, Михаил все-таки стал монахом, но уже в Ватопедском монастыре на Афоне.
Толковая Псалтырь
В Москве Максим сразу же взялся за переводы. Первым был переведен Толковый Апостол, следом — Толковая Псалтырь. Этот огромный труд был завершен к концу 1522 года усилиями самого Максима, переводившего с греческого на латынь, и его русских помощников — Дмитрия Герасимова и Власа Игнатова, которые переводили с латыни на церковнославянский. До сих пор этот текст не знает себе равных ни по размеру, ни по значимости в истории церковнославянских библейских переводов. И до сих пор слависты не знают доподлинно, какими греческими источниками пользовался Максим, привез ли он их с собой с Афона или из Константинополя или обрел в московской великокняжеской книгохранительнице.
Толковая Псалтырь, как и Геннадиевская Библия, стала сводом, но только не "четьих" книг, а комментариев к самой читаемой в Средневековье библейской книге — Псалтыри. Эти комментарии принадлежат 24 толковникам — святоотеческим авторам, большинство из которых славянским читателям раньше было неизвестно и недоступно. Безусловно, это был институциональный проект, одобренный великим князем и митрополитом Даниилом, но он имел и огромное просветительское значение, будучи своего рода энциклопедией средневековой теоцентрической культуры. Несколько последующих веков этот внушительного размера фолиант переписывался великое множество раз.
Максимова академия
По завершении работы переводчику, как он ни просил, не было позволено вернуться на Афон. Максим, к тому времени уже освоивший и церковнославянский книжный язык, и разговорный русский, взялся за новые, новозаветные толковые переводы и за исправление служебных книг, изобиловавших ошибками и описками.
Владеющий греческим, многосторонне образованный Максим сразу стал авторитетом для любознательных и интересующихся русских книжников, монахов и светской публики — вплоть до великого князя.
Греческий текст Псалтыри, процарапанный Максимом Греком на свободных листах славянской рукописи во время волоколамской ссылки
Фото: Фото из личного архива
В Чудовом монастыре вокруг Максима постепенно стал собираться круг учеников, собеседников и единомышленников. Здесь не только "спиралися о книжном" и толковали Писание, но и говорили о разном: об астрологии, в ту пору весьма популярной, о праве на монастырское землевладение, расколовшем церковь на "стяжателей" и "нестяжателей", о "латинстве", католических орденах и унии, об афонских монастырях и их устройстве, о европейских обычаях и внутренних московских текущих делах 1520-х годов, будь то набег крымского хана на русские земли или намерение великого князя развестись с Соломонией Сабуровой и жениться на Елене Глинской ради рождения наследника (будущего Ивана IV), о свободе воли и самовластии души, о природе власти и идеале властителя...
Суды и ссылки
Посиделки в келье Максима закончились привычным образом: в 1525 году состоялся первый суд, а через шесть лет — второй. Обвинения против Максима дошли до нас в так называемых судных списках, объединивших оба процесса. Не считая шитых белыми нитками обвинений в изменнических связях с турецким послом и шпионаже в пользу Турции, за Максимом числились две основные "вины": еретическая правка богослужебных текстов и отрицательное отношение к поставлению русских митрополитов в Москве, а не в Константинополе. Последнее для грека было очевидным: правовые основания автокефалии русской церкви появились только в конце века, разрешительной грамоты на поставление от константинопольского патриарха у русских в тот момент не было.
С "богохульными винами" ситуация была сложнее: во фразе "и седе одесную Отца", относящейся ко Христу и читающейся в Триоди и других богослужебных текстах, Максим исправил форму аориста седе, которая могла обозначать и второе и третье лицо, на перфект седел еси или седел есть, однозначно указывающий на лицо. Эта грамматическая однозначность была важна для Максима: она маркировала два самых типичных библейских контекста — "речь к Богу" и "речь о Боге" — и позволяла правильно толковать тексты. Но не сильно искушенные в толкованиях противники Максима видели в изменении текста искажение смысла, что вытекало из естественной для каждого носителя русского языка видовой характеристики глагола: седел еси для них значило, что Христос уже больше не сидит одесную Отца... Обвинители опирались на традицию текста и его субстанциональное понимание, Максим — на конвенциальную грамматику. Каждый остался при своем, Максим вины не признал.
Максима приговорили к ссылке в Иосифо-Волоколамский монастырь с весьма жесткими условиями: он был лишен причастия, возможности писать, общения с людьми. Даже круг чтения был строго ограничен. Углем на стенах кельи Максим писал канон Святому Духу Утешителю, а на свободных листах рукописной славянской Псалтыри записывал ее греческий текст заостренным писалом... В 1531 году состоялся еще один суд, единственным реальным поводом для которого стала присланная со Святой горы грамота с просьбой о возвращении Максима. Потому требовалось подтвердить правомерность его осуждения и зафиксировать невозможность прощения — обвиняемый ведь так и не раскаялся.
Однако некоторая "ослаба" после второго суда Максиму все же вышла: теперь его отправили в тверской Отроч монастырь, где условия были намного легче, а главное — была возможность писать. Окончательное же освобождение случилось только в 1547-1548 годах, когда Максим получил возможность жить в Троице-Сергиевом монастыре. Там он и закончил свои дни в 1555-1556 годах, там и поныне его святые мощи.
Старообрядцы и св. Максим
С момента раскола русской церкви в 1650-х годах Максим Грек оказался в центре внимания старообрядцев благодаря двум своим сочинениям — "Сказанию како знаменоватися крестным знамением" и "Слову ко смеющим трижды глаголати аллилуйя". Оба текста стали мощными аргументами в полемике с никонианами: первый — в пользу двуперстия, второй — сугубой аллилуйи, то есть двукратного, а не трехкратного ее возглашения. Разногласия по обоим вопросам имелись в XV-XVI веках и у греков, и у русских; отстаиваемые Максимом варианты были утверждены на Стоглавом соборе 1551 года, но отменены собором 1667 года. Контраргументом никониан, то есть официальной церкви, стал полемический трактат Симеона Полоцкого "Жезл правления" (1667 год), где высказано сомнение в подлинности этих сочинений. Затем была предпринята попытка сфальсифицировать тексты Максима в собрании его сочинений, составленном в Троице-Сергиевом монастыре в начале XVII в.. Некоторые слова были подчищены и заменены так, чтобы смысл текста стал противоположным, но вышла осечка: исправить названия сочинений в оглавлении забыли. Подлог заметили и профессионально разоблачили выговские поморские старообрядцы. Они же в 1721 году составили Поморское собрание сочинений Максима, восходящее к рукописям Соловецкого монастыря. Единственное существующее издание Толковой Псалтыри 1522 года в переводе Максима Грека осуществлено тоже старообрядцами: в 1896 году книга была напечатана по рукописи 1592 года в московской единоверческой типографии при Свято-Троицкой Введенской церкви.
"Сия же писах... что полезно обществу и времени пристоящее"
Еще при жизни Максима были составлены собрания его сочинений — публицистических посланий, сказаний, слов на самые разные темы, адресованных самым разным аудиториям. Их читали и активно переписывали, позднее составляли новые собрания, но трехтомное издание сочинений Максима вышло впервые только в XIX веке. Не так давно вышли два из трех томов нового научного издания. Многие свои тексты Максим сначала писал по-гречески, а затем переводил на церковнославянский. Современному читателю их читать непросто: в духе средневековой риторики они витиеваты и многословны, со сложным синтаксисом, с изобилием прямых цитат и косвенных отсылок к текстам Писания. Но для современников это и была самая актуальная, просвещенная и авторитетная публицистика (хотя термин здесь не вполне уместен), совмещавшая и богословский дискурс, и энциклопедический охват знаний, и христианский морально-этический идеал.
Средиземноморский темперамент не покинул Максима и в наших северных широтах: он писал на самые животрепещущие темы. В том числе — о характере и предназначении царской власти и ее обязанностях. Природой власти, соотношением светской и церковной властей — симфонией священства и царства, идеалом властителя, его взаимоотношениями с приближенными и подданными Максим был весьма увлечен. Как и протопоп Сильвестр, и митрополит Макарий, Максим пытался повлиять на молодого Ивана IV, написав ему серию посланий,
продолжающих еще византийскую традицию мудрых наставлений и советов властителю. Не будем гадать, обольщался ли он тем, что его советы будут услышаны.
Максим как русский Эразм
В Троице Максим завершил свой главный филологический труд, которым занимался с момента приезда в Москву. Тогда, в 1522 году, были переведены обширные толкования к Псалтыри, но сам ее текст так и остался неисправленным. Через 30 лет вместе с троицким монахом Нилом Курлятевым Максим восполнил этот пробел: перевел Псалтырь с греческого, создав ее особую редакцию и оставив нам в рукописи билингву — церковнославянский текст с подстрочным греческим, с многочисленными глоссами на полях, иллюстрирующими огромную текстологическую и лингвистическую работу по сравнению греческого текста с разными славянскими переводами.
Библейские штудии итальянских гуманистов как нельзя кстати пригодились Максиму: в отношении историко-филологической критики славянского текста Священного Писания Максим в Москве совершил то же самое, что и Эразм Роттердамский для латинского текста. Латинский Новый Завет Эразма, напечатанный параллельно с греческим и снабженный комментарием переводчика, впервые вышел в 1516 году, затем переиздавался еще четырежды (второе издание стало основой немецкого перевода Мартина Лютера 1522 года, а третье — английского перевода Уильяма Тиндейла 1526 года). Если бы не затянувшееся на 22 года заточение, Максим закончил свою работу примерно тогда же.
Получилось немного позже, но отнюдь не хуже: способы обращения с языком и текстом и количество исправлений у Эразма и Максима одни и те же, а комментарии к переводу, собранные у Эразма в один текст, рассеяны у Максима во множестве глосс и сопутствующих переводу текстов (так называемом рукописном конвое). Издание Эразма Максим вряд ли мог держать в руках, так что речь идет скорее об общей идее исправления текста Священного Писания через обращение к первоисточникам. Тот же Эразм сформулировал эту идею кратко: ad fontes, то есть к источникам (кстати, заимствовано это выражение тоже из Псалтыри, 41:2).
Труды обоих переводчиков, стоявших у истоков научной филологической критики текста Писания, так и остались особняком в европейской истории библейских переводов: билингва Эразма никак не повлияла на текст Вульгаты, а билингва Максима — на церковнославянскую Псалтырь. Но с изданиями Максиму Греку повезло существенно меньше Эразма: Толковая Псалтырь была напечатана лишь в 1896 году, а Псалтырь без толкований еще только ждет своего издания. Исследователя и читателя тоже.
Исправить Библию
В Европе XV-XVI веков традиционные средневековые studia divinitatis (познание божественного) приобрели ярко выраженный лингвистический характер: исправление библейских переводов по первоисточникам стало центром приложения усилий многих филологов-гуманистов. В 1440-1450-х годах критический комментарий к Новому Завету составил Лоренцо Валла, впервые обратившийся к греческому оригиналу. Тогда же новые латинские переводы Нового Завета и Псалтыри были сделаны Джаноццо Манетти, который впервые привлек древнееврейский текст. Возглавлявший Флорентийскую академию Марсилио Фичино занимался комментариями к Посланиям ап. Павла, а его ученик Джованни Пико делла Мирандола — комментариями на Псалмы. Во время сотрудничества Михаила Триволиса с Альдом Мануцием последний вынашивал планы издания Библии параллельно на древнееврейском, греческом и латыни. Эта работа так и не состоялась, но в 1518 году, уже после смерти Альда, его преемниками была издана первая полная греческая Библия, в которой текст Нового Завета был перепечатан из вышедшего двумя годами ранее первого издания латино-греческого Нового Завета Эразма Роттердамского. Первая полиглотта — Комплютенская Библия на древнееврейском, греческом, латыни и частично арамейском языках — была напечатана в Испании в 1514-1517 годах.