Добрый вечер! Я — социолог, десять лет работаю в «Левада-центре» и сегодня расскажу про поколение Z, или про молодых людей. Сам я занимаюсь политической социологией и думаю, что сосредоточусь именно на этом. Начнем с общих понятий.
Что это, собственно, за поколение Z? Мне кажется, здесь речь идет, прежде всего, о западных концепциях, которые к нам пришли, скорее, из маркетинга и во многом выделены на американском опыте. Даже цифры — годы рождения поколений Х, Y и Z — очень условны. Например, что касается поколения Z, если посмотреть в литературе, кто-то начинает его отсчитывать с 1995-го, кто-то — с 2000-го, кто-то заканчивает 2005-м, кто-то — 2010-м, кто-то — 2014-м, а кто-то еще не заканчивает. В массовых опросах мы обычно ограничены категорией от 18 лет и старше (в категории младше 18 намного меньше данных, это специализированные опросы), так что в лекции речь пойдет о молодых людях в возрасте от 18 до 24 лет.
Если мы посмотрим на структуру населения, то количественно это не очень большая группа — 6–7% населения, от 10 до 12 миллионов человек. Часто можно слышать, что их называют путинским поколением — в том смысле, что они не столько родились, сколько взрослели при Путине. Но когда мы говорим о поколении, то это не просто люди, родившиеся в одно время, а все-таки имеющие какой-то общий опыт, чье мировоззрение определяют какие-то знаковые события. Например, когда Юрий Левада говорил о проблематике поколений, он говорил о поколении войны, поколении «застоя», поколении перестройки, поколении шестидесятников или ХХ съезда, то есть выделял те группы, которые были сформированы знаковыми событиями в истории нашей страны. Поэтому, наверное, правильно говорить не о поколении Z — это всего лишь калька с каких-то западных концепций, а о своем историческом опыте, и у нас, конечно, это путинское поколение.
Но, поскольку мы говорим о мифах, я бы поставил знак вопроса: с одной стороны, путинское, с другой — не совсем. Особенно если мы посмотрим на некоторые подвижки, связанные со снижением рейтинга и с изменением структуры поддержки власти, когда молодые начинают поддерживать действующую власть гораздо меньше. С чем это конкретно связано, я пока не готов ответить,— просто зафиксируем.
Вначале я хотел бы обозначить настроение молодых людей — оно гораздо более положительно. И это объяснимо. Около 25% говорят, что у них прекрасное настроение, и если сравнить со старшими возрастами, то там, конечно, больше пессимизма, раздражения, фрустрации. Это очень важно, потому что у молодых людей есть поддержка родителей. Я бы, конечно, не стал утверждать, что всех представителей этого молодого поколения водили за ручку и поддерживали — это больше характерно для детей из обеспеченных семей, из среднего класса, а в целом, наверное, не совсем так. Но все-таки молодые рассчитывают на поддержку своих родителей, и они еще не вступили в самостоятельную жизнь, поэтому мы видим, что в будущее они смотрят скорее с уверенностью. То есть у них есть некоторые надежды и есть уверенность, что хотя бы в индивидуальном порядке со всякими трудностями они справятся.
Но когда мы говорим уже о будущем страны, то здесь все иначе. Мы видим, что почти в равной мере кто-то из молодых людей испытывает беспокойство, а кто-то смотрит с уверенностью. Что касается более содержательных вещей — необходимости перемен, то молодежь не то чтобы сильно хочет перемен, и даже в меньшей степени, чем старшие возраста. Последние годы это подтверждается из опроса в опрос. Год-полтора назад мы с Андреем Колесниковым из Московского центра Карнеги писали текст о переменах и проводили для него исследование. Результаты были такими. С одной стороны, общество испытывает большие надежды в отношении молодых людей и считает, что если кто-то хочет и готов к переменам, так это молодые. С другой стороны — опросы самих молодых людей показывают, что они не так уж хотят, потому что если все в порядке, то чего менять-то?
Поэтому когда мы спрашиваем, какие перемены нужны в первую очередь, и сравниваем население в целом и группу 18–24 года, то есть некоторые отличия. Например, молодые люди хотят больше борьбы с коррупцией, больше содержательного экономического развития, больше рабочих мест — это для них важнее. Но в целом я бы не сказал, что ответы молодых очень сильно отличаются от оценок населения в целом.
Потому что молодые, как я вижу из опросов, не очень содержательно отвечают на эти вопросы. И для населения в целом это достаточно пустые или, по крайней мере, очень абстрактные понятия, а уж для молодых тем более. Поэтому когда мы говорим о переменах, то мы видим, что оценки молодых во многом повторяют оценки взрослых, и это отчасти понятно, потому что молодые люди — это все-таки часть нашего общества, а не какого-то другого, и они не заброшены к нам с Марса или откуда-то еще.
Интернет и источники информации — это, наверное, главное, что отличает молодых от пожилых, и не только у нас. Вопрос: как часто вы пользуетесь интернетом? По результатам опроса мы видим, что 74% молодых людей в возрасте от 18 до 24 лет пользуются интернетом постоянно несколько раз в день, и видим, насколько разительно отличие между самыми молодыми и самыми пожилыми. Оно идет по нарастающей: молодым, многие из которых родились уже с интернетом, пользоваться им легче, самым пожилым осваивать интернет сложнее всех. То же самое касается пользования социальными сетями.
80% молодых людей пользуются «ВКонтакте» — вдумайтесь в эту цифру. Причем практически вне зависимости от того, где они живут — в сельской местности, в малом городе, в крупном городе. Примерно половина молодых людей использует три платформы: «ВКонтакте», Instagram и YouTube. Что касается мессенджеров, самое старшее поколение, скорее, не пользуется ими совсем, а если смотреть, какими пользуются чаще, то это тоже три: WhatsApp, «ВКонтакте» и Viber.
В ситуации такого пользования соцсетями и мессенджерами мы могли бы ожидать, что новости касательно, например, блокировки Telegram должны иметь разный резонанс в разных возрастных группах. Но в опросах мы видим, что отношение к блокировкам у молодых, то есть собственно тех, кто сидит в мессенджерах, в принципе такое же, как у старших. Даже в самых молодых группах мы видим, что они скорее поддерживают такое решение. С чем это связано? Мне кажется, это связано с тем, что когда мы говорим о сути событий, о том, что касается политики, то молодым это все не очень интересно. Они об этих вещах не думают — зачем блокируют, почему блокируют. И они скорее склонны заимствовать представления старших возрастов, которые всем этим пользуются в меньшей степени и в меньшей степени понимают, как все это устроено, поэтому больше боятся. Скорее всего, это вопрос времени. Когда наступит более сознательная жизнь, у молодых будут другие представления о том, что происходит.
Основные источники информации тоже разбиты по категориям: телевидение, интернет, социальные сети, родные, радио, газеты и журналы. По стране в целом по-прежнему доминирует телевидение, особенно в старших возрастах. Но когда мы смотрим на самую молодую группу, то видим, что социальные сети и интернет как источник информации в целом уже догнали и перегнали телевидение. Это произошло примерно полтора-два года назад, и это даже зафиксировано.
В данных опроса апреля этого года мы видим, какой большой прогресс произошел в росте роли интернета в последние пять — максимум шесть лет. В целом у молодых телевидение уступило роль интернету. Но, когда мы смотрим на отдельные каналы и говорим об информации, а не развлечениях, то в интернете есть свой «Первый канал» — это прежде всего новости «Яндекса». И отдельные сайты и программы пока не сильно могут конкурировать с телевизионными каналами или передачами на телевидении. Если мы посмотрим по отдельным передачам, то для самых молодых в списке будут «Вечерний Ургант», «Малахов», «Вести недели», «Соловьев» и внезапно появляется «ВДудь». И это то, что самые старшие поколения практически не смотрят. Или открытый вопрос, без подсказок,— журналист, чье мнение авторитетно: опять же Дудь, Малахов, Ургант, Собчак.
Наличие совсем других референтных фигур объясняет некоторую политическую разницу во взглядах. Так, в последнее время происходят изменения в отношении к Западу. Мы видим, как с 2014 года идет рассинхронизация в отношении к Западу. У самых молодых отношение по-прежнему улучшается. Почему — тоже не до конца ясно. Есть соблазн сказать, что молодые люди не столь зависимы от телевизионной пропаганды и поэтому не столь зависимы от той конъюнктуры, которая есть на телевидении. Не знаю, так ли это. Но, действительно, для молодых этот конфликт не так важен. А когда мы смотрим ответы на вопрос, почему нравится Запад, то видим у молодежи представление о Западе как о чем-то не только современном, но и технологичном, в то время как в доле старшего поколения, наверное, сильны представления о Западе, которые тянутся со времен холодной войны. Хотя и для них Запад — это комфортная среда и лучший уровень жизни. Для молодых же айфон явно важнее, чем ракеты. И этот разрыв продолжает увеличиваться. Может быть, это связано именно с источниками информации, а может быть, и нет.
Важно отметить, что когда мы говорим — Запад, это, прежде всего, США и немножко Европа. Когда мы спрашиваем молодых, на кого нужно равняться, то на первом месте будет Германия, на второе сейчас выходит Китай и только потом идут США, Япония и другие страны Европы. Но Запад — это США. Во многом потому, что в массовом сознании США диктуют всем остальным странам свою волю. И когда мы это обсуждаем, то говорят, что они либо надавили на Европу, либо купили, и, мне бы деньги заплатили, я бы так же себя вел. Интересно, что эти настроения в принципе воспроизводят и молодые, и пожилые. В чем отличие, когда мы говорим о мире в целом, то у самых молодых, даже когда мы говорим со студентами ведущих вузов московских, на мой взгляд, представление о том, как устроен мир, не очень ясное. То есть нельзя сказать, что у них в сознании только какие-то теории заговоров, но просто нет ясности, где Организация Объединенных Наций, где Евросоюз, где что. В целом, каша. Что уж говорить о студентах не самых хороших московских вузов.
Интересный момент заключается в том, что ухудшение отношений с Западом началось задолго до конфликта — где-то с 2011 года, когда пошла вся эта риторика, что протестное движение — западное, что за западные печеньки выходят на митинги. Люди не сразу начали в это верить, но порядка 20% населения верили, что это так. Хотя большинство верили, что люди выходят по собственному желанию, потому что мы движемся в тупик. Особенно заметно, что ухудшение отношений и антизападная риторика пошли на фоне президентской избирательной кампании и достигли максимума уже после Крыма. От сентябрьских данных за 2014 год и до начала 2015 года — это практически низшая точка отношений, а потом началось потепление. Но опять же если мы посмотрим на более подробные данные, то увидим динамику, более зависящую от конъюнктуры, и в целом отношение очень меняется от того, что происходит на телеканалах и не только на них. Если же брать другие вопросы, например о роли США в мире, то там скорее будет видно базовое недоверие, и оно не сильно меняется. Особых скачков нет.
Однозначно есть отличие молодого поколения от старших, когда мы говорим про говорение на иностранных языках, прежде всего, конечно, на английском. А, например, по посещению, по опыту пребывания на Западе как раз отличий не будет, потому что опыт пребывания за границей приходится на группы, у которых есть деньги, которые уже начали ездить. Молодые как раз пока еще не ездят, и у них опыта как такового нет. И в принципе, когда мы говорим про то, в каких странах были люди, в том числе молодые, это, конечно, Турция, Таиланд. То есть это не Запад. Даже в туристическом смысле это не Европа и тем более не США, а курортные страны. Поэтому этот опыт не сильно добавляет детали к картине мира. Но когда молодые люди начнут больше интересоваться ситуацией в мире, то инструментов для его освоения у них будет больше.
Сейчас интерес молодежи к политике не очень высокий. Когда мы задаем вопросы, что же интересует молодых, то это везде универсально — не только российская специфика. «Тачки», фильмы, музыка, общение с друзьями. И я думаю, что это меняется с возрастом, и связываю с выходом в более зрелую жизнь, когда появляется необходимость разбираться. Это относится не только к интересу к политике — схожая ситуация с интересом к истории. Что касается оценки исторических событий, что касается Сталина, войны, более приближенной к нам истории, например, 1991-го и 1993 года, то треть молодых людей по этим вопросам просто затрудняется с оценкой. И это очень важно, потому что здесь не столько школьное образование задает оценки, хотя оно тоже, сколько телевидение и разговоры со старшим поколением. То есть получается, что инструментов для того, чтобы знать и разбираться, у самых молодых больше, а интереса мало.
Поскольку мы говорим о каких-то политических предпочтениях и установках, то можно посмотреть на поведение по трем выборам. Здесь есть разница между самыми молодыми и 65+. То есть понятно, что на губернаторские выборы не все ходили. Но в принципе мы видим одну и ту же картину от выборов к выборам — губернаторским, думским, президентским. Чем более значимы выборы, тем больше людей приходит как в старших возрастах, так и в младших.
Но сначала про политические взгляды. Мы не предлагали людям варианты ответов, это был открытый вопрос. Среди молодых людей 18–24 лет есть аполитичная составляющая, куда мы объединили тех, кто говорил, что не интересуются политикой, и тех, кто «за все хорошее». Это дословно. Соответственно, есть демократические и либеральные взгляды, из которых мы постарались выкинуть всех, кто говорит, что придерживается либеральных взглядов, а потом голосует за ЛДПР. Таких, на самом деле, половина. И это большой вопрос — если в данном случае мы предлагаем какой-то классификатор, то он вообще не работает, потому что многие просто не могут найти себя в этом классификаторе. Соответственно, при открытом вопросе получили группы: демократические и либеральные; за Путина и за «Единую Россию»; социалистические и коммунистические; патриотические, которые говорят, что я патриот и всякое такое; ЛДПР и «либерально-демократические» — в кавычках, потому что было два вопроса: какие партии вы поддерживаете и каких взглядов вы придерживаетесь. Это разные вопросы.
Когда мы говорим о политических предпочтениях, многие из экспертов верят, что люди приходят на избирательные участки и рационально выбирают из предложенной номенклатуры. Но собственно, когда мы спрашиваем, как вы голосуете, каковы мотивы голосования, то рационального голосования будет больше не у молодежи, а у старших возрастов. От 55 лет и старше будет преобладать мотив — из чувства долга. Вот это «нас попросили, и мы пришли». Даже необязательно «на нас надавили или на работе сказали, что иначе уволят». Нет, это что-то вроде — «власть от нас этого ждала, она нам напомнила это через агитацию, и мы пришли».
В декабре, пока не началось серьезное падение популярности президента, молодые еще были в числе самых лояльных групп. В сентябре уже заметны отличия во мнении молодежи, и в группах мы начали обсуждать, почему молодые начинают уходить от Путина. Это возвращаясь к вопросу, который я поставил в начале: путинское поколение или нет? Сидишь с молодыми и спрашиваешь: «Хорошо, а как вы относитесь к пенсионной реформе?» Они отвечают: «Ну как же, это против наших отцов и матерей». Для меня этот ответ не очень убедителен. Отчасти, может быть, тут стоит говорить о влиянии социальных сетей, где есть какое-то бурление. Может быть, не очень верят в искренность первых лиц. Но почему вдруг это произошло, почему это начинает происходить сейчас? Самое интересное, что по отношению к другим ветвям власти молодежь по-прежнему больше одобряет — например, правительство Медведева.
Хотел сказать про протестные настроения, потому что это важная тема. Важна она еще и потому, что, мне кажется, интерес к молодым, особенно в последние полтора года, был связан с протестами 2017 года, в том числе протестами Навального. Тогда кто-то радовался, что именно молодые идут на баррикады, кто-то говорил, что это школота, и так далее. Мне кажется, что и надежды, и страх были немного неоправданными. Если посмотреть на опросы на митингах, которые мы проводили в 2011–2012 годах, на каждом из них молодая аудитория была, но она не была самой активной.
Похожая ситуация наблюдалась в 2015–2016 годах, когда опросы проводили уже наши коллеги из инициативной группы. Так что новым на митингах в начале 2017 года было, скорее, то, что не пришли более старшие люди, и это очень похоже на аудиторию Навального в целом. Когда мы смотрим по социально-демографическим группам, то его самого и интерес к нему поддерживают прежде всего молодые. Но опять же не все молодые. Если вернуться назад, то, может быть, поддержка Путина и снизилась, но все равно у молодых он на первом месте. Из протестных политиков дальше в линейке, скорее, впереди всех Жириновский.
То есть что тут важно? Что в протестном движении митинги Навального все-таки стоят особняком в том плане, что в них и в кампаниях Навального, в том числе президентской кампании, действительно участвует много молодежи, но даже там они не единственные. Его поддерживают не только молодые, хотя их там заметно больше. А в протестном движении или в протестных митингах в целом молодые по-прежнему занимают одно из мест — и не самое главное. Потому что если мы посмотрим на протест дальнобойщиков или на протест против реновации жилья в Москве, который был в прошлом году, там молодые были, но, конечно, не доминировали. Поэтому протестные настроения среди молодых в целом не доминирующие.
Если говорить о готовности протестовать в принципе, то интересно, что по возрастным группам вообще не будет большого отличия. То есть молодежь, скорее, захвачена теми настроениями, которые есть в обществе в целом и в их социальных группах. И здесь отличия не столько по возрасту, сколько, наверное, по темам, по социальному статусу. Поэтому говорить, что молодежь сегодня массово настроена на протест, нельзя. Но она составляет действительно значимую часть, и это тоже отрицать нельзя.
Что касается будущего. Что же нас ждет и какова будет роль молодежи в изменениях, которые нас ждут? Здесь я бы вернулся к возрастной структуре российского населения, в которой молодые, то есть та группа, которую мы рассматривали, сегодня самая малочисленная. Поэтому трудно ожидать, что она будет задавать настроение. Она небольшая чисто физически, и ей, наверное, будет трудно задать какие-то свои доминирующие представления. С другой стороны, мне кажется, когда мы говорим об изменениях, здесь важны скорее общесоциальные условия, в которых будут жить молодые люди, когда повзрослеют.
В этом смысле какие тренды мы видим? Конечно, это люди более образованные. Не 100% высшее образование, потому что пока что эти люди только получают высшее образование, но в целом чем моложе человек, тем лучше он образован. И, наверное, человек, который прошел даже плохой университет, будет более подготовлен, чем человек вообще без высшего образования. Так что очень медленно, но повышение общего уровня происходит.
Это важно в том числе для демографических процессов. Очень важно для женщин, поскольку речь идет о большей их независимости в жизни не только в вопросах работы, но и в рождении ребенка. То есть когда женщина становится более независимой от мужчины, уже она решает, как она будет поступать. И в том, что касается демографии, мы видим, что Россия движется за странами Запада. Это — откладывание рождения ребенка, это — все-таки один ребенок. То есть это такой универсальный процесс, просто у нас он происходит с запозданием и происходит быстрее в последние годы в силу того, что государство перестало тормозить его. Отчасти поэтому он происходит настолько сложно.
Все эти разговоры про скрепы — это в том числе реакция на то, что эти изменения происходят слишком быстро. Люди не успевают к ним адаптироваться и испытывают некоторое отторжение. Но все равно, когда мы смотрим на рождение детей, на то, кто должен решать — сам человек, или церковь, или государство, мы видим, что преобладает мнение, что все-таки это частное дело человека. И люди не хотят, чтобы в их личную жизнь вмешивались.
Другой важный тренд — это представление о рыночной экономике. Когда мы смотрим на ответы на вопрос, чем люди хотят заниматься, то среди молодых гораздо заметнее желание быть самозанятым и заниматься бизнесом. Но реализацию это желание не очень находит, потому что люди, даже те, кто не сильно информирован, говорят, что сейчас заниматься в России собственным бизнесом не очень удобно. Это очень рискованно, нет денег, нет опыта, нет спроса. То есть когда мы спрашиваем об этих вещах, люди говорят: «Мы бы хотели, но...»
Мы задаем вопросы касательно тех профессий, которые престижны, которыми люди хотят заниматься. И что мы видим? Много говорится о том, что самая престижная профессия — это силовики. Но ни в наших вопросах, ни в чьих-то еще я не вижу подтверждения этого. Мы видим, что престиж этих профессий растет, но сказать, что они на первых местах, нельзя. Я видел опросы ФОМа про престиж профессии силовиком в целом. Когда мы спрашиваем только это, тогда престиж профессии, конечно, высокий. Когда мы спрашиваем относительно других профессий, силовики не на первом месте ни у молодых, ни у немолодых. Сейчас, скорее, растет популярность профессий программиста, бизнесмена. То есть сказать однозначно, что все ушли в армию, в силовики, тоже нельзя. Может быть, я не прав, но мне кажется, что это один из мифов, который создается в том числе СМИ. На данных подтвердить это сложно.
Если говорить о технологическом разрыве, то молодые люди, конечно, будут более подготовлены к тому, чтобы узнавать о тех темах, которые они считают интересными. Если я считаю тему интересной, значит, у меня больше возможностей посмотреть другое мнение, отличное от доминирующего. Но проблема пока что просто в том, что далеко не все темы интересны. И политические темы молодым интересны меньше всего. Притом что и в целом менее половины населения интересуется политикой — около 25% даже среди самых пожилых. Поэтому преувеличивать значение информационных технологий тоже не надо. Но и списывать их со счетов не стоит, потому что мы видим по каким-то резонансным политическим темам, что молодым это интереснее, чем пожилым, поскольку шло через эти каналы и у них было к этим темам менее однозначное отношение. То есть, наверное, когда человеку интересно, телевидение все равно задает какое-то общее представление, но это значимо уже в меньшей степени.
Что касается исторических предпочтений, тут тоже, мне кажется, с ростом интереса к этим темам людям будет чуть-чуть проще находить другие точки зрения. Но все равно в самом молодом возрасте уже заложено некое представление, и сейчас оно закладывается скорее тем, что говорят родители. Поэтому на фокус-группах, когда сидят самые молодые и говорят на полном серьезе, когда было самое хорошее время, мы получаем ответ: при Брежневе. Спрашиваешь: «Откуда вы знаете? Вы же при нем не жили». Они отвечают: «Мне мама рассказывала». Поэтому, мне кажется, что для большинства, даже для молодых, базовое представление об истории, о политике, о строе будет заложено именно телевидением и взглядами людей старших возрастов. Чтобы изменить это мнение, человеку нужно будет проделать большую самостоятельную работу, и не все, как мне кажется, ее пройдут.
Поэтому процесс изменения представлений будет сложным, и многое будет зависеть в том числе от тех референтных фигур, которые популярны, задают оценки, поднимают темы. И особенно, конечно, будет сложно проникновение вообще любых людей — молодых или старших возрастов — в систему управления, где максимально построены фильтры. Я думаю, там просто физически должны смениться целые поколения, чтобы туда проникли новые представления. На самых высоких этажах сейчас, конечно, представлены люди старших поколений, прошедшие определенную школу спецслужб, силовую школу. То есть это наиболее консервативные представления, и они задают структурные оценки. Поэтому даже если ты туда пришел, находясь на менее высоких этажах, ты свое мнение озвучить едва ли можешь. Таким образом, в системе управления эта смена будет идти намного дольше, чем в обществе. Но я думаю, что она так или иначе будет идти. То есть впереди у нас еще большой путь, когда мы будем говорить о смене взглядов, которую принесут молодые люди в общество. И этот путь долгий и сложный. Спасибо!
