В выставочном пространстве Espace Musees, совместном проекте аукционного дома Artcurial и Парижского аэропорта, вчера открылась экспозиция «Дина Верни. Электрический эклектизм: от Майоля до Марселя Дюшана». Она посвящена 100-летию красавицы Дины, музы, модели, подпольщицы, галеристки, меценатки. На открытии побывал корреспондент “Ъ” во Франции Алексей Тарханов.
В узком пространстве музейных залов современники Дины Верни встретились с ней и ее коллекцией
Фото: Алексей Тарханов, Коммерсантъ / купить фото
Если вы были в Париже, ходили по музеям и бывали в парке Тюильри, вы много раз видели Дину Верни (1919–2009), даже если не знали, кто она такая. Ее лицо и тело остались нам в работах Майоля, Матисса, Боннара, ее завещанием и делом стал прекрасный Musee Maillol, созданный на основе ее коллекций. Уроженка Бессарабии, жительница Одессы, русская иммигрантка в Париже с 1925 года, еврейка Дина Айбиндер стала любимой моделью скульптора Аристида Майоля (1861–1944). Ей было 15, ему 73. Он рисовал ее, лепил, вытащил из тюрьмы гестапо (помог гитлеровский любимец Арно Брекер, преклонявшийся перед Майолем) и наконец сделал ее своей наследницей.
Старый скульптор не ошибся: Дина Верни не только сохранила его работы. Она перевернула Париж, чтобы найти и выкупить дом на роскошной улице Гренель, создать там музей Майоля и добиться того, чтобы его взяла под покровительство Франция. В 1995 году открывать музей приехал Франсуа Миттеран. Президенты тоже мужчины, отказать Дине он не смог. Несколько скульптур Майоля, изображающие прекрасных женщин совсем не модельных форм, которые выставлены теперь у Лувра в парке Тюильри,— тоже подарок Дины. В этом ей не отказал министр культуры Андре Мальро. Русским туристам перед ними говорят о том, как старый французский мастер обессмертил прекрасную русскую женщину. Но «Флора», «Ева» и «Купальщица» 1899–1907 годов, представленные на нынешней выставке, свидетельствуют о том, что Майоль как будто бы предвидел встречу. Свою Еву он придумал раньше, чем они познакомились с Диной Верни. Именно с рекомендательным письмом своего тела пришла она в мастерскую: общий знакомый сказал, что она — живая скульптура Майоля.
На открытии выставки говорил сын Дины Верни, Оливье Лоркен. Свою речь он произносил на фоне афиши с «Сумрачной обнаженной» Пьера Боннара 1940-х годов, писанной с Дины Верни,— стоя буквально у материнской груди. «Встреча с Майолем оказала огромное влияние на ее судьбу, на судьбу Майоля и на судьбу искусства,— сказал Оливье.— Она была его моделью, сотрудницей, ассистенткой.
Она передала Майолю свою энергию, свою свободу, свой сюрреалистический взгляд на вещи. Ну а Майоль образовал ее художественно и стал ее вторым отцом.
Эта встреча сделала из нее знатока искусства, коллекционера, готового защищать художников, которых она любила».
Мы помним, как Дина Верни помогла советским нонконформистам, выставляя в Париже Эрика Булатова, Илью Кабакова, Владимира Янкилевского, Оскара Рабина. Это были каждый раз очень личные, почти деспотические отношения. Она лучше знала, кому и как следует писать. Приглашенный на открытие выставки Эрик Булатов встретился лицом к лицу со своим «Автопортретом» 1968 года, который Дина Верни увезла из Москвы. «Он был каким-то чудом напечатан в журнале L'Art vivant, посвященном искусству Советского Союза,— и Дина, которая нашла меня через Илью Кабакова, решила картину купить. В следующий ее приезд, когда у меня появились уже и "Вход — Входа нет", и "Слава КПСС", она казалась ими едва не испуганной. Эти работы, сказала она, верный путь в сумасшедший дом»,— говорит Булатов.
В Espace Musees, находящийся в «стерильном пространстве» аэропорта, так просто не попасть — он рассчитан на транзитных пассажиров, которым хоть таким образом дают возможность побродить по Парижу. Сразу несколько гостей вернисажа говорили мне о том, что лучше бы эту выставку открыли в музее Майоля. Возможно, хотя музей Майоля всегда остается и музеем Дины Верни, которая стоит там в виде больших скульптур, лежит в смешных соблазнительных позах и мелкой пластике в витринах и никак не дает забыть о том, как важно в искусстве родиться женщиной.
Русский язык был ей родным, и она сохранила его до последних лет красивым и почти правильным — каждый может в этом убедиться. В 1970-х, вернувшись из первой поездки в Москву, она записала по памяти диск гулаговских песен, где были и литературные стилизации вроде «Окурочка» Юза Алешковского, и блатная лирика про «паровоз — не стучите колеса». Но говорила она на русском только тогда, когда считала нужным. Автор фильма «Дина Верни» Ольга Свиблова вспоминает, что на экране ее героиня хотела говорить только по-французски и категорически отказывалась петь: «На 90% она казалась мне чужой, иногда даже враждебной, но и 10% хватало, чтобы почувствовать, какая невероятная, щедрая, любящая, харизматичная женщина передо мной. У нее были два принципа: ничего не планировать заранее, держать глаза открытыми. Я помню Дину в комнате, наполненной ее портретами и скульптурами. Она стоит и смотрит вокруг и на меня и говорит: "А я еще ничего, волосы вьются и груди стоят — и это всё — я"».