В Opera Bastille Андреас Кригенбург поставил, а оркестр с Микеле Мариотти во главе сыграл громоздких и знаменитых «Гугенотов» Джакомо Мейербера, которые после своего появления в 1836 году стали так популярны, что публика потом им этого долго не прощала. В Париже «Гугенотов» не видели c 1936 года. Пять часов дожидался Варфоломеевской ночи корреспондент “Ъ” Алексей Тарханов.
Варфоломеевская ночь проходит с трехэтажной жестокостью
Фото: Agathe Poupeney/Opera national de Paris
«Гугенотов», забытую классику французской «большой оперы» Grande Opera, готовили не без приключений. Сначала отказалась от роли немка Диана Дамрау, большая специалистка по Мейерберу. В партии королевы Маргариты ее заменила американка Лизетт Оропеса. А потом, под самую премьеру, сошел с финиша американец тенор Брайан Хаймел, уже значившийся в буклетах и на афишах. В спектакль был поспешно введен кореец Йосеп Канг, ставший главным героем — молодым протестантом Раулем де Нанжи.
Когда в первой сцене на празднике в доме графа де Невера (баритон Флориан Семпе) появляется рослый, плотный кореец и озирается с видом азиатского туриста, ищущего Эйфелеву башню, ощущается и провинциальность героя, и его одиночество среди пирующих католиков. Впрочем, его слуга-воин, неукротимый Марсель (бас Николя Тесте), даром что француз, выглядит таким же чужим на празднике жизни, когда поет ненавистным папистам, недавним врагам на поле боя, свой хорал с повторяющимся «пиф-паф», которым буквально разит наряженных в красное гостей.
В первом акте мы знакомимся с трехэтажной сценической конструкцией, которой предстоит стать и дворцом графа де Невера, и домом графа де Сен-Бри, и отелем Несле, где застанут своих жертв убийцы, и протестантским храмом, где Рауль и его возлюбленная Валентина, дочь графа де Сен-Бри (албанская сопрано Эрмонела Яхо), обвенчаются перед последним боем. Идея австрийца Харальда Тора удачна, она позволяет сконцентрировать массовые сцены, разогнав хор по этажам и избавив героев от необходимости комично выглядывать из-за кулис.
Хорош и белоснежный сад в Шенонсо во втором акте, где дожидается Рауля королева Маргарита в компании своих прекрасных фрейлин, на первом плане — одетых, на втором — голых. Американская сопрано Лизетт Оропеса в ярко-красном платье замечательна в роли гламурной королевы, отлично оттеняемой наряженным в зеленое комическим пажом Урбаном (меццо-сопрано француженка Карин Дейе).
Первый и второй акты идиллически светлы, но нам уже показали пролог, запятнав рамку сцены потеками крови. Да и вообще, мы помним, что к чему идет, «Королеву Марго» читали. Действие нарастает, ссора Рауля с отцом несостоявшейся невесты графом де Сен-Бри едва не переходит в общую схватку. День движется к ночи. На улицах Парижа черные забияки-гугеноты поют песню о бравом адмирале Колиньи, подражая — «Ратаплан, ратаплан!» — бою барабана. Валентина, чтобы спасти Рауля, предает отца, а потом в зловещих сумерках открывается заговор. В доме Сен-Бри поют «Благословение шпаг» и раздают белые шарфы, которые должны отличить живых от мертвых.
Последний акт — его часто сокращали — идет полностью в трех картинах, изображающих избиение протестантов и смерть главных героев. Итого пять часов как отдать, но в эти пять часов ни разу не становится скучно. Мейербер был создателем блокбастеров XIX века, и его «Титаник» вполне выдерживает натиск современных вкусов.
Мало того что это одна из немногих опер, в которых бедному зрителю нет необходимости листать либретто, чтобы понять смысл звучащего на сцене. Все разложено по полочкам сценической этажерки: гугеноты черные — католики красные, любовь хлещет, как кровь, утро сменяется ночью, все умирают. Так еще и история взаимной ненависти из любви к Богу вновь актуальна. Она была важна для самого Джакомо Мейербера (1791–1864), не бывшего ни Джакомо, ни Мейербером,— немецкого еврея Якоба Либмана Мейера Бера, объединившего два века музыки. Он учился еще у Сальери, а помогал деньгами уже Вагнеру, который ему это запомнил, сделав в своих теоретических трудах карикатурным противником, оперным Никасом Сафроновым. Кстати, Парижская опера вольно или невольно сыграла на этом, поставив цветных и шумных «Гугенотов» в стык с учеными вагнеровскими «Тристаном и Изольдой», где исполнители чинно пели перед большим экраном с видео Билла Виолы, как таперы в старом кино.
Словом, Мейербер умел переживать нападки, и Рауль, званный на чужой праздник и зарезанный без сожалений, был понятным ему персонажем, как и твердолобый, но отважный Марсель. Он побывал в их роли не раз: и в Италии, где из Якоба стал Джакомо, и во Франции, где из Бера стал Мейербером, и в Берлине, где хранил свое иудейство. Мейербер умер в постели, но с тех пор варфоломеевские ночи в мире повторялись не один раз: было бы желание, а гугеноты для них найдутся. Режиссер Андреас Кригенбург подчеркивает это, выпуская в финальной сцене современную молодежь, которую расстреливают из пистолетов фанатики с крестами на рукаве. Гугенотом я родился, гугенотом я помру, коль хотите, расстреляйте, в коммунисты не пойду!