Макс Раабе и его Palast Orchester выступили 7 октября в ДК имени Ленсовета. Единственный концерт в России этой осенью состоялся в рамках гастролей, посвященных новому альбому «Der perfekte Moment... wird heut verpennt». Хотя Макса Раабе широкая публика привыкла воспринимать как юмориста от ретро-музыки, под песнями в духе 20-х годов прошлого века скрывается гораздо больше смыслов. В интервью МАКСУ ХАГЕНУ немецкий музыкант рассказывает, как перенести золотую эру немецкого кабаре в новый век, и рекомендует поп-артистам не перебирать с серьезностью.
Фото: Marcus Hoehn
Фото: Olaf Heine
— Большая часть слушателей узнала вас после выхода сборника «Superhits» в 2001-м, где вы перепевали хиты Бритни Спирс, Kiss, Тома Джонса, АВВА и других суперзвезд. Не кажется ли вам, что пародии и юмор заслонили реальные корни вашей деятельности — немецкое кабаре 1920–30-х?
— Действительно, тот альбом был одной большой пародией. Но к музыке я и Palast Orchester относимся серьезно. Скажем так, мы и к самим себе относимся с юмором. А к музыке — только с уважением. Когда мы начинали, наш репертуар и составляли композиции 1920-х и 1930-х. То, что люди по-прежнему хотят услышать от нас «Oops… I Did It Again», — это нормально, слава есть слава. Ну почему было и не пошутить? Забавно, что тот альбом настолько прилип к нам. Ведь мы такое предприняли только один раз — нельзя повторять одну и ту же шутку, иначе она перестанет быть смешной. Но тут же мне вспоминается концерт в Москве, где более аутентичный материал и наш образ принимался как должное. «Суперхиты» были скорее правильной добавкой, оживлявшей выступление. Интересно, что тогда, в начале 2000-х, мой друг из России написал, что диски с теми пародиями крутятся во всех барах и ресторанах. Конечно, если ты артист, играющий для зрителей, то надо исполнить песни, которые им нравятся — но не более.
— Помните свой первый подход к той старой музыке? Какие были впечатления?
— Мне было лет пятнадцать. Первая услышанная мной композиция до сих пор не забывается. Смешная инструментальная вещица — но она мне буквально запала в душу. В ней из-под забавной вроде бы мелодии сквозила меланхолия: было и смешно, и трогательно. С того момента я принялся собирать древние пластинки по барахолкам Мюнстера — города, где я родился. Это была любовь с первого взгляда. В основном это были английские и немецкие оркестры и исполнители. Я был открыт всей эпохе, что бы ни подворачивалось. Позже, в студенческие годы, когда я изучал музыку, все это вытекло в наш собственный оркестр: хотелось совмещать учебу с тем, что мы любили.
— По-моему, исполнять такую музыку в Западном Берлине 1980-х было довольно необычно, особенно на фоне взлета немецких поп-артистов в те времена...
— Я помню всех тех модных артистов. Но у меня любимой немецкой группой все-таки были Kraftwerk. Их слушал мой брат, так что я приобщился и с тех пор отношусь к ним с огромным уважением: Kraftwerk заново открыли музыку, да и немецкую культуру вообще. А мои друзья слушали джаз и биг-бэнды. Я оказался посреди этих влияний. Я тогда изучал оперу и готовился стать певцом, так что оказался знаком с театральными музыкантами — скрипки, духовые. И мы задались целью разобраться в аранжировках 1920-х годов. Какие-то ноты находились в архивах, что-то обнаруживалось в шкафах среди старых книг или в букинистических магазинах. Эти пыльные ноты, кстати, были до смешного дешевы, пусть и не всегда было легко найти интересовавшую тебя композицию. И я никак не мог понять, почему эту музыку никто не играет? Все же очевидно! Так что мы объединились с друзьями-музыкантами: «Давайте устроим такой же оркестр, как в те времена». И сразу все пошло неплохо, в 1980-х мы действительно оказались своеобразной командой
— Интересно, что вы вспомнили Kraftwerk. Ведь расцвет немецкого кабаре в 1920-х и чисто немецких стилей вроде краут-рока в 1960–1970-х чем-то сходны в том, что они последовали за мировыми войнами и политическими потрясениями — музыкантам приходилось выдумывать новую музыку, не связанную с мрачным прошлым…
— Это хорошая мысль. Но, по-моему, все проще. Популярная музыка — совокупность всего, что происходит в мире. Разве что она более ярко может выразиться в том или ином стиле. Поп-музыка все равно обычно была ориентирована на происходящее в Америке и Англии. Но между 1920-ми и 1960-ми есть более интересная разница. Немецкая музыка времен Веймарской республики — до прихода к власти Гитлера — во многом была ориентирована на тексты. Во всех этих песнях полно юмора и иронических двусмысленностей.
Кстати, современной музыки иронии как раз и не хватает! Артисты хотят, чтобы их воспринимали со всей серьезностью, они пытаются доносить через свои песни серьезные посылы — но где же ирония? Возьмем ту же «Oops… I Did It Again» Бритни Спирс. Это же насквозь ироничная песня, в ней, если прислушаться, обнаруживается даже черный юмор. Только в исполнении Бритни все это исчезло; она, кажется, даже не поняла, с чем имела дело. Я понимаю, что в нашем исполнении мы довели иронию до абсолютного гротеска — но надо же было показать мисс Спирс, что она упустила. Так что поп-музыка и ирония сейчас в основном ходят разными путями. Но вот в нашем репертуаре 1920-х и 1930-х ирония и юмор работают в полную силу.
— Берлинское кабаре — это ведь не только юмор. Политическая сатира и декаданс здесь тоже были важнейшими элементами. Но, кажется, вы предпочитаете в эти моменты не слишком углубляться в своих песнях.
— Когда-то его за это и разгромили: ирония и диктатура несовместимы. Но на самом деле примеры вроде Курта Вайля и Бертольда Брехта просто слишком известны. А немецкое кабаре во многом было той же поп-музыкой 1920-х: отношения между мужчиной и женщиной, любовь, ревность, что угодно — но политика здесь была вовсе не обязательной. У большинства артистов тех времен политического посыла в песнях не было, скорее наоборот. Они хотели, чтобы люди забывали о происходящем вокруг и просто получали удовольствие. Да и мы с Palast Orchester подходим с тех же позиций. Когда я выхожу на сцену, то хочу развлекать публику, а не заваливать ее политическими идеями. Пусть проблемы ненадолго останутся за стенами театра.
— В вашем случае что важнее — музыкальная форма или дух времени?
— Дух идет рука об руку с музыкой. Но я бы, пожалуй, не стал задавать такой вопрос музыканту или дирижеру, исполняющему Бетховена или Баха. Музыка, по-моему, хороша сама по себе, когда бы она ни исполнялась. Ведь, если прикинуть, и Моцарт — это тоже поп-музыка, но только XVIII века! И это поп-музыка высшего качества по тем временам — он же тогда был не единственным композитором. Я, наверное, повторю банальное выражение: музыка говорит за себя.
— Кого посоветуете послушать из эпохи расцвета немецкого кабаре? Музыканты, оказавшиеся в тени того же Курта Вайля…
— Миша Сполянский — эмигрант из России. Фридрих Холлендер, написаший «Falling in Love Again» — эту песню впервые спела Марлен Дитрих. Австрийский композитор и дирижер Роберт Штольц. Уверяю вас, в той эпохе стоит покопаться. Была масса интересных музыкантов, многие из них евреи — и это стало одним из дополнительных факторов, из-за которого целый культурный пласт был уничтожен после 1933-го. Когда будете слушать немецкое кабаре, не забывайте об этой темной странице его истории. Но до прихода к власти нацистов немецкая поп-музыка цвела — здесь и элегантность композиций, и ирония. Мне отрадно возвращать ее слушателям в наши дни.
— С какими мыслями вы подходили к последнему альбому «Der perfekte Moment... wird heut verpennt»? В вашей дискографии уже около 30 работ, но, полагаю, так или иначе, приходится двигаться даже в своих выбранных рамках.
— В последнем альбоме все песни о нормальной жизни, на каждый повседневный случай. Ты просто живешь, становишься старше — и ко всему относишься с юмором. Например, есть песня «Du bist viel zu schön für einen Mann allein» — «Ты слишком хороша для одинокого мужчины». Или «Willst Du bei mir bleiben» — «Останешься со мной?» — про женитьбу. Обычные вопросы, важные для каждого в тот или иной момент. Да и для меня самого. В начале 1990-х, например, я написал свою первую песню «Kein Schwein ruft mich an» — «Ни одна свинья мне не звонит». И она была тоже про мою жизнь, пусть ситуация и была забавно подана.
— Брайан Ферри записал альбом «The Jazz Age» в духе джаз-бэндов 1920-х и использовал только настоящие старые инструменты и микрофоны. Вы подобных экспериментов не пытались устраивать? Возможно, вашим песням подошло бы.
— У нас в группе есть очень старые инструменты — например, саксофоны и трубы, сделанные почти сто лет назад. Есть скрипки — еще старше. Мы могли бы легко устроить такую запись, но надо ли? И старые, и современные инструменты сыграют почти одинаково, характер останется тот же. Так что это скорее просто интересная идея. Ее можно иметь в виду.
— Вы себя видите артистом, развлекающим публику музыкой с историческими корнями, или культуртрегером, возвращающим историю в современную среду?
— Скажу так. Я люблю качественную музыку. А композиторы, писавшие вроде бы забавные песни в 1920-х и 1930-х, почти всегда обращались к классическим корням. На самом деле, если разбираешься в музыке, это очень заметно. Аранжировки очень продуманны и даже интеллигентны. Это стало и одной из причин, почему я стал выходить на сцену с этими композициями. Ты уверен в их качестве, его не отнять. Мне кажется, что эту музыку надо играть: она обязательно должна жить дальше. Ужасно будет, если ее забудут. Именно поэтому мы выкапываем и выкапываем песни из прошлого и снова исполняем их. И это чудесно, когда ты возвращаешь музыку, и видишь, что она, как и раньше, развлекает людей.
— После всех лет со старой музыкой, вы не начали себя ощущать тем самым артистом из 1920-х?
— Я хорошо понимаю, о чем вы говорите. Но времена меняются, а в разные эпохи музыка воспринимается по-разному, в том числе и ее исполнителями. У меня на нее все же современный взгляд. Я оборачиваюсь на музыку из своего времени. То, что мы делаем — это зеркало, в котором отражается прошлое. Честно говоря, я даже представить не могу, каково было бы выступать с оркестром в 1920-е и 1930-е. Было бы занятно, конечно, оказаться в Берлине году этак в 1929-м, заглянуть в настоящие бары и театры, послушать музыку именно здесь. А от тех лет остались только фотопленки и старые пластинки. Но, наверное, это проблема для всех музыкантов, которые работают с прошлым. Мы вряд ли можем реально представить, на что были похожи концерты The Beatles в Берлине 1960-х или как они звучали в местных клубах. Нам приходится интерпретировать музыку, домысливать и фантазировать. Но ведь и это здорово?