выставка реституция
Скандал вокруг балдинской коллекции перешел в качественно новую стадию (см. Ъ от 29 марта). Теперь яблоко раздора предъявляется всем желающим — в Музее архитектуры, на выставке "Бременская коллекция капитана Балдина", где в спешном порядке разместили подлинники всех 364 единиц хранения, относящихся к этому собранию. Пытался разглядеть в злополучных рисунках причину столь масштабного сыр-бора СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Церемониал открытия был подчеркнуто скромен, тих и благовоспитан, будто и не было ни прокуратуры, ни ФСБ, ни думских обращений к президенту. Сначала нечто вроде пресс-конференции устроил директор Музея архитектуры Давид Саркисян, выбившийся в стопроцентные ньюсмейкеры по балдинскому вопросу. Буквально в ходе пресс-конференции, которая поначалу никаких горячих новостей не обещала, в руках директора внезапно возникли данные от аукционного дома "Гелос", который наконец-то оценил предмет споров. Оценочная стоимость оказалась значительно меньше цифры в $1,5 млрд, которую упорно называет депутат Николай Губенко — "всего-то" $23 млн. Из них $4 млн с лишним пришлись на маленький "Портрет герцога де Оссуна" кисти Франсиско Гойи (одна из двух картин в коллекции). При этом и Гойя, и еще 19 графических листов (носящих имена Рубенса, Дюрера, Бернини, Понтормо, Сальватора Розы, Гвидо Рени, Мане, Делакруа, Коро и других великих европейских художников) общей стоимостью около $6 млн могут остаться в России, так как угодили в запрос, составленный Эрмитажем в ответ на желание бременской стороны оставить отечественному музею 20 работ.
Двумя часами позже открывать выставку приехали оба антагониста — и Михаил Швыдкой, и Николай Губенко. Разделенные фигурой директора музея, они для начала постояли перед камерами в тесном музейном вестибюле, не замечая друг друга, и потом с тем же незамечающим видом прошлись по залам. Председатель думского комитета по культуре и туризму восхищался выставкой, и вообще, единственной вещью, которая омрачала его восторги, была иногда неудачная развеска работ. Правда, в кулуарах он чуть не подрался с Вольфгангом Айхведе, профессором бременского университета, идеологом и вдохновителем возвращения коллекции. Досталось от господина Губенко и депутату Семенову, осмелившемуся поддержать Михаила Швыдкого. Сам министр с видимым трудом сохранял выдержку и по ходу осмотра довольно решительно говорил о передаче как о совершенно неизбежном, хотя и досадно отсроченном явлении и сыпал горькими упреками в адрес тех, кто, по его мнению, "не столько родину любит, сколько свою любовь к родине". Директор музея Давид Саркисян при этом предусмотрительно держался на нейтральном расстоянии от обоих. Все это производило впечатление некоторого политиканства. Единственно искренней выглядела вдова Виктора Балдина Юлия Федоровна, десять лет пытавшаяся исполнить волю мужа, вернув коллекцию Германии (в экспозиции представлено, например, ее письмо Ельцину). И это несмотря на то, что в 16 лет ее угнали в Германию на работы, а после возвращения она еще пять лет отсидела в лагерях.
Музей архитектуры впервые за всю историю своего существования оказался объектом настолько пристального общественного внимания. И притом получил все шансы наконец-то перейти из ведения Госстроя в ведение Министерства культуры, причем господин Швыдкой эту лестную трансформацию статуса обрисовал как довольно очевидную необходимость. Николай Губенко оказался в несколько более сложном положении, потому что если бы он на открытии восклицал: "Вы посмотрите, сколько они добра хотят отдать", то по поводу наречия "сколько" можно было бы действительно воодушевленно покивать головой. Да, действительно, пока все эти сотни рисунков и рисуночков не увидишь висящими, пафос абсолютизации этой коллекции кажется еще менее уместным, чем следовало бы. Но вот насчет "добра" — это еще можно поспорить.
Да, звучных имен в коллекции хватает. Великих имен, составляющих историю европейского искусства, начиная с XVI века. Но надо сказать, что перечисление этих имен производит куда большее впечатление, нежели сами эти рисунки. По крайней мере, большинство. Как правило, это листочки с осьмушку, на которых не совсем внушительный набросок сепией (или сангиной, или углем). Да, исключения есть. Есть пресловутый Гойя (кстати, тоже не ахти как потрясающая работа, но хотя бы холст и масло), есть действительно эффектные эскизы (как, например, многочисленные дюреровские листы). Конечно, понятно, что любая почеркушка, если это почеркушка Рембрандта, что-то значит для всего человечества и для благосостояния ее конкретного обладателя. Но вообще-то значение коллекции, какой бы она ни была, измеряется не номенклатурой звучных имен. С отечественными собраниями графики балдинскую коллекцию сопоставлять невозможно — даже если брать не Эрмитаж, а несколько более скромное собрание графики Пушкинского музея. И это, в общем, вполне понятно, потому как балдинская коллекция не коллекция вовсе, а кусочек, отщипнутый от собрания бременского Кунстхалле. Воссоединить этот отщипнутый ломоть с остальным собранием во имя общечеловеческой научности, издать каталог, показать ученым собрание в восстановленной полноте — такие девизы больше похожи на позицию просвещенного человека, нежели на атавистическое желание во что бы то ни стало продолжать бесцельное хранение этих листов в пыльных ящиках с грифом "особый инвентарь".
И вот когда на фоне всего этого Михаил Швыдкой успокоительно говорит: "Не волнуйтесь, все действительно ценное немцы нам оставят, а остальное — ну пусть их заберут",— такая позиция кажется если и не верхом патриотизма, то уж по крайней мере верхом здравого смысла. Действительно, никто не знает, какие щедроты отечественная культура могла бы получить в обмен на реституцию балдинской коллекции. Можно долго сыпать фразами про то, что суров закон, но он закон, что прямо от сердца приходится отрывать эти сокровища европейской графики, но очевидно же, что действовать все равно собираются по принципу "на тебе, Боже, что нам негоже". А что компенсировать возврат коллекции немцы собираются, министр намекал. И эти намеки звучали с тем большей определенностью, что двухнедельный показ коллекции в залах Музея архитектуры пока что, кажется, только укрепил позиции Минкульта в споре о дальнейшей судьбе собрания капитана Балдина.