выставка фото
В Институте Сервантеса открылась выставка фотографий Карлоса Сауры. На свою выставку в Москву известный испанский кинорежиссер приехал лично. С КАРЛОСОМ САУРОЙ побеседовал АНДРЕЙ Ъ-ЗАХАРЬЕВ.
В России автор фильмов "Маме исполняется 100 лет", "Гойя в Бордо", "Стреляй!" и "Танго" в качестве фотографа представлен впервые. Из тысячи негативов он отобрал 179, охватывающие период творчества с 50-х по 80-е годы, и даже обработал их на домашнем компьютере для улучшения качества. Среди снимков портреты коллег по фильмам о фламенко — гитариста Пако де Лусии, Камарона де ла Ислу и Томатито, танцовщиц Лолы Флорес, Мануэлы Карраско, Мерче Эсмеральды и Кристины Ойос. Серия из 80-х дополняется снимками друга и наставника режиссера Луиса Бунюэля, с которым, по признанию Сауры, "они часто напивались". Есть и сам Карлос Саура, и целая экспозиция, объединенная под названием "Моя семья".
— Почему мы знаем вас в первую очередь как режиссера, а потом уже как фотографа?
— Когда я начал фотографировать, у меня была идея сделать книгу, посвященную Испании. Я ездил на машине по уголкам страны, фотографировал деревушки, но тут понял, что лучше было бы снять документальный фильм. И я сделал фильм, он назывался "Куэнка". А в киношколе я уже понял, что хочу рассказывать истории. Так я перешел к художественному кино — мне всегда казалось, что именно оно позволяет достичь большей свободы, чем документальное. Первый фильм, который я снял в 1959 году, назывался "Бродяги". Он был еще несколько документальный, такой неспешный, много было снято камерой с руки. Это был первый фильм в Испании и один из первых в Европе, снятый в такой стилистике.
— Из-за "Бродяг" у вас были проблемы с цензурой?
— Фильм был отобран для Каннского фестиваля, и это было чудо, первый случай в Испании, когда фильм для Канна отбирало не правительство, а творческая группа французских кинематографистов. Правительству пришлось уступить. Я поехал на фестиваль, где, кстати, познакомился с Бунюэлем, который пришел на показ. Была отличная критика, а в это время в Испании меня буквально предали — цензура отрезала от фильма 15 минут. И после этого я ничего не мог в Испании снимать. Мой друг с Кубы, режиссер Томас Гутьеррес Алеа ("Клубника и шоколад".— Ъ), который учился в Италии и приезжал ко мне в Испанию в гости, всегда говорил мне: "Поехали на Кубу снимать кино!" Мой брат Антонио, который был в числе тех, кто предпочел добровольное изгнание из страны, звал меня к себе во Францию. Но я решил, что должен остаться и выполнить моральное обязательство — добиться здесь наибольшей свободы. И потихоньку изнутри мы расшатали эту систему.
— Вы, говорят, еще и несостоявшийся танцор?
— Когда я увлекся фламенко, мне было 17-18, я был такой худенький. Я подумал: я такой стройный, такой подтянутый, я хочу быть танцором фламенко. Я пошел на занятия к знаменитой цыганской танцовщице. Она поставила пластинку, сказала: "Давай танцуй!" Она на меня смотрела исподлобья, а потом выключила музыку и сказала: "Карлос, лучше займись другим делом!"
— Вы решили восполнить этот пробел тем, что начали снимать про фламенко?
— Нет, это месть! Потому что на съемках великие танцоры мне подчинялись, и это было просто наслаждение сказать Антонио Гадесу: "Ну давай, повтори это еще раз!" И хотя у него уже все отлично получалось, я заставлял его репетировать и репетировать. Так приятно — для меня танцует гений, для моего оператора, для моего света...
— В ряде ваших картин обстоятельства толкают героинь на убийство. Тема женской самозащиты для вас имеет особое значение?
— Я думаю, что женщины такие же жестокие, как и мужчины. Правда, в моих фильмах они обычно сильнее, чем мужчины. Я всегда был подчинен женщине. Но насилие у меня объясняется сюжетом. Я не люблю, когда смерть снята банально, легко, как это делают в Голливуде.
— Вас неоднократно номинировали на "Оскар", но награду так и не дали. Обидно было?
— Нет, я всегда был уверен, что "Оскара" мне не дадут. В той или иной мере все "Оскары" делятся между большими кинокомпаниями. Я вхожу в Киноакадемию Голливуда, там много хороших режиссеров. Но "Оскар" придуман для американского кино, а не для всего мира. Премия за иностранный фильм не имеет там никакого веса, она имеет вес для страны, это реклама для режиссера и для фильма. Но я не верю в премии, я не могу понять, как можно выбрать лучший фильм, как можно сравнить в одной номинации разные по сути ленты. Если бы это зависело от меня, то я бы ни на один фестиваль не поехал, но приходится играть в эту игру.
— Испанское кино колоритно в плане эротических сцен. Как вы видите эротику, где границы допустимого?
— По своему воспитанию я человек очень скромный. Я мог бы снять порнографию, пожалуйста, но я этого не делал, потому что у меня это получилось бы плохо. Но у меня нет никаких предрассудков.
— Последний вопрос: как вам Москва?
— Меня много раз приглашали сюда на разные кинофестивали, но я никак не мог выбраться. Я уже ходил на Новодевичье кладбище, где смог ощутить всю историю России, всю ее глубину, которую я знал только по фильмам. Видел могилу Эйзенштейна. А потом я проехался по центру города, увидел рекламные плакаты, те же, что и в Испании, и понял, насколько глубина вашей страны скрыта под всей этой мишурой. Мне очень хочется посмотреть Кремль, хотя больше мечтаю зайти на какую-нибудь многолюдную барахолку и посмотреть фотоаппараты. У меня же их целая коллекция, штук 400, есть "Лейка", "Зоркий"... Кстати, есть ли до сих пор эти замечательные фотоаппараты "Киев"?