Верховный суд РФ опубликовал свежую статистику, которую без оговорок не может объяснить ни один юрист. «Огонек» разбирался в особенностях нашего правосудия
Российская Фемида оправдывает в 0,6 процента случаев. Зато много дел не доходит до суда
Фото: Вадим Брайдов, Коммерсантъ / купить фото
Известная шутка про стакан, который то ли наполовину пуст, то ли наполовину полон, вполне применима к состоянию российской судебной статистики. В зависимости от того, кто берется смотреть на эти внушительные цифры, поется то здравица, то заупокойная песнь. Скажем, согласно данным, опубликованным Верховным судом РФ, количество лиц, привлекавшихся по уголовным статьям на скамью подсудимых, в России год от года снижается: если в 2008 году таких было 1 253 076 человек, то в 2017 году — уже 903 501. Количество осужденных по приговорам суда соответственно тоже сокращается: в 2008 году — 925 166, а в прошлом году — только 697 497. Это ведь хорошо? Хорошо, можно думать о гуманизации всего уголовного процесса.
С другой стороны, согласно тем же данным, драматически снижается число оправданных судом людей (или тех, чьи дела были прекращены по так называемым реабилитирующим основаниям: за отсутствием состава, события преступления, непричастностью к преступлению): с 31 717 человек в 2008 году до 6236 в 2017-м. А это как? Уже кажется, что плохо и говорит об «обвинительном уклоне» российского правосудия.
Глубина погружения в предмет здесь мало помогает: эксперты колдуют над этими цифрами приблизительно так же, как мы с вами. Правда, они видят кое-что и помимо цифр.
Давайте полегче
Одно из популярных слов в разговорах о российском правосудии — это «декриминализация». Предполагается, что наши законодатели и правоохранители слишком свято чтут Уголовный кодекс и слишком пренебрегают Кодексом об административных правонарушениях, постоянно эксплуатируя первый и забывая о втором. Соответственно добрым почином считается декриминализация — попытка вывести часть преступных деяний из зоны ответственности УК РФ под покров КоАП. Статистика Верховного суда, свидетельствующая о снижении числа людей, привлеченных к уголовной ответственности, объясняется, в частности, переоценкой наказания за мелкие преступления, случившейся в последние годы (например, УК РФ теперь карает за кражи от 2500 рублей, а не от 1000, как ранее). Но темпы этой декриминализации многими оцениваются как недостаточные, а строгость по отдельным видам преступлений — чрезмерной. Впрочем, здесь открывается широкое пространство для дискуссий.
Если в отношении резонансного случая Екатерины Конновой — матери ребенка-инвалида, которая попыталась продать через интернет излишки препарата, купирующего судороги сына и была привлечена к уголовной ответственности за «незаконный сбыт наркотических средств» — возникло редкое общественное единение: за женщину вступились все, от матерей-одиночек до пресс-секретаря президента Дмитрия Пескова (постановление о возбуждении уголовного дела в результате было отменено), то в отношении множества других сюжетов все не так очевидно. Скажем, за перевозку ребенка без автокресла родителям полагается штраф по КоАПу (3 тысячи рублей), а таксисту — уголовное дело по статье 238 («Оказание услуг, не отвечающих требованиям безопасности жизни или здоровья потребителей»): это справедливо или нет? Предприниматели, в ряду прочих причин попасть за решетку, будут нести ответственность по статье 171 («Незаконное предпринимательство»), если не оформили или неправильно оформили лицензию на работу с опасными производственными объектами. Причем такими объектами из-за устаревших регламентов считаются все мукомольные машины, деревообрабатывающие станки и даже промышленные кофемолки. Это оправданно или как? Или вот новая идея: дополнить УК статьями, влекущими ответственность медиков за «преступления на службе». Оно нужно или не очень?
— Как посмотреть, конечно,— полагает Леонид Головко, заведующий кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юрфака МГУ.— С одной стороны, далеко не в каждой стране вообще существует разделение на УК и КоАП. Например, в США, Франции, Англии его нет. Превышение скорости для нас — административное правонарушение, а для них уголовное. Просто система уголовного преследования там работает иначе и судимость возникает не во всех случаях привлечения к уголовной ответственности. Несколько лет назад во Франции была опубликована статистика, согласно которой в этой стране в год происходит 900 тысяч уголовных задержаний — почти столько же, сколько у нас сейчас. Но за этой цифрой скрывается иная реальность: у них уголовным считается и многое из того, что у нас числится административным. С другой стороны, мы живем в своем контексте и не можем его не замечать. Понятия «уголовное дело» и «судимость» в России не столько юридические, сколько социальные — это травма на всю жизнь, стигма. Отсюда понятный страх перед всем уголовным процессом, хотя, чисто формально, он более прозрачен и в нормальном случае дает человеку больше гарантий отстоять свою правоту, чем административный.
Почти все споры о декриминализации и ее целесообразности в России упираются в разговор о психологии и реалиях нашего общества. Кто-то отстаивает тезис, что у соотечественников силен запрос на строгость: посадки и поимки, «вор должен сидеть в тюрьме» и прочее. Кто-то говорит, что само общество у нас сурово, с ним по-доброму нельзя, и ссылается опять-таки на статистику: если в каких-нибудь США 4,8 убийства на 100 тысяч населения, в Германии — 0,8, а в Японии вообще 0,4, то в России — 10,2 случая. Как здесь снизишь масштаб «уголовки»?.. Впрочем, все замечания о влиянии суровости и строгости нравов на отношение к нарушителям закона вполне касаются и менталитета самих правоохранителей.
— Я прекрасно знаю, как работает изнутри эта система, благо окончил Высшую следственную школу МВД СССР,— рассказывает полковник милиции в отставке, адвокат Евгений Черноусов, специализирующийся на уголовных процессах.
— В последние годы тенденция к тому, чтобы максимально ужесточить наказание «попавшемуся» человеку, стала очевидной. Это и выбор УК вместо КоАП, и требование максималки по УК. Замечу: такого не было ни в позднем СССР, ни в 90-е годы.
Это новация последних лет. Большую роль сыграло усиление связей между судьей и следователем: сначала формальное, а потом и неформальное. Когда я работал следователем, то в суды вообще не заходил; ордер на арест человека выдавали прокуроры, предварительно вынув всю мою душу. Сейчас этот ордер выдают суды, и запросто. Следователь по делу и без дела обивает их пороги, доказывая, что совершено особо тяжкое преступление, что человека нужно тут же изолировать. Суд, еще не видя перед собой адвоката, уже начинает разговор со следователем, соглашается на его аргументы: человека арестовывают. А теперь представьте: если человека арестовали, а тут выясняется, что он невиновен, кто будет отвечать за незаконный арест? Правильно, сам судья. И он в этом совершенно не заинтересован.
Поэтому судьба подзащитного часто решается в тот момент, когда суд дал добро на арест. Далее его спасти могут, как правило, две вещи: либо суд вышестоящей инстанции, либо максимальная публичная огласка.
А вы говорите: декриминализация…
Косвенным свидетельством «моды» на аресты стали попытки законодателей хоть как-то их ограничить. Так, в УК РФ возникли запреты на аресты по ряду экономических статей (махинации в сфере предпринимательской деятельности, отмывание преступных доходов и др.), многими юристами понятые просто: законодатель расписался, что в целом систему переделать нельзя, но можно хоть кого-то защитить от удара, создав «более равных перед законом». В ряду других «паллиативных инициатив» — широко обсуждающиеся в последнее время идеи Верховного суда: во-первых, вывести апелляционные суды за пределы регионов, во-вторых, обогатить российское право новым понятием «уголовного проступка». Если первая оценивается юристами в основном положительно (территориально вынесенные суды должны уменьшить «коррупционное сращение» всех со всеми), то вторая выглядит куда менее привлекательно.
— Если возникает модная тема вроде декриминализации то под разговоры о ней чего только не протащат,— рассуждает Леонид Головко.— Зачем добавлять к административному правонарушению и уголовному преступлению еще и уголовный проступок? Объясняю: чтобы разгрузить суды. В 2016 году была принята новая мера: по делам небольшой тяжести органы дознания могут решить, что человек не заслуживает судимости, а только штрафа. В этом случае преступник может идти на свободу, если возместит жертве нанесенный ущерб и заплатит штраф казне. Однако выяснилось, что норма почти не работает: в большинстве случаев преступники просто не в состоянии ничего возместить. И теперь Верховный суд придумал новацию: все дела небольшой тяжести вывести в категорию «проступков», которые по умолчанию будут рассматриваться упрощенно. И — внимание! — упрощенное рассмотрение исключает возмещение ущерба жертве, а штраф заменяет общественными работами. Вы представляете, что мы получим? Преступник изъял у тебя какую-то ценность, а его выпускают просто за то, что он несколько дней кряду будет подметать улицы. Надеюсь, идея не пройдет: она опасна для репутации уголовной юстиции и не имеет ничего общего с гуманностью.
В обе стороны
Гуманизма в уголовной юстиции вообще мало: не случайно, масштабные исследования социального портрета судей, прокуроров, следователей, проведенные Институтом проблем правоприменения (о них «Огонек» писал в № 39 за 2015 год, № 39 за 2016 год, № 50 за 2016 год), фиксируют риски профдеформации людей вплоть до полного неверия в существование здорового общества и возможность нормальных отношений между людьми. Российский уголовный процесс критикуют особо. В частности, последнее официальное заявление Федеральной палаты адвокатов РФ подчеркивает, что в нашем уголовном судопроизводстве «не работает установленный в законе принцип равенства и состязательности сторон и доминирует обвинительный уклон». Тема про «уклон» наряду с декриминализацией — традиционно в топе разговоров о судах.
— Согласитесь, обращает на себя внимание резкое (в 3 раза) снижение числа оправдательных приговоров в прошлом году по сравнению со всеми предыдущими периодами,— считает Сергей Насонов, советник Федеральной палаты адвокатов РФ.— С одной стороны, это можно объяснить той же декриминализацией и появлением новых форм освобождения от уголовной ответственности (судебный штраф). Но, с другой стороны, эта динамика может отражать общие неблагоприятные тенденции в российской юстиции. Так же двояко стоит воспринять тот факт, что снизилось количество дел, возвращенных судьями прокурорам: с одной стороны, это вроде бы указывает на повышение качества расследования (что, честно говоря, сомнительно), с другой — на повышение уровня толерантности судов к нарушениям процессуального законодательства, которые ранее влекли безусловное возвращение дела.
Количество оправдательных приговоров действительно находится в России на уровне статистической погрешности: за последние 10 лет колебалось в интервале 2,5–0,6 (как сегодня) процентов. Однако напрямую сравнивать эти цифры с зарубежными примерами не получается: наш уголовный процесс заточен на то, чтобы до суда доходили только те дела, которые считаются верными, 100-процентно надежными, а все сложное и спорное отсеивалось на далеких подступах к Фемиде — в виде закрытия дел, «глухарей» и прочего. Часть юристов оценивает это прекращение уголовного преследования как «оправдание до суда», которое оказывается наиболее действенным в России.
— Вот вам про сравнительную статистику: у американцев, согласно официальным данным, 15–20 процентов оправданий,— рассказывает Леонид Головко.— Но эти проценты считаются только от того объема уголовных дел, которые идут в обычном порядке, то есть рассматриваются судом присяжных. Много ли их? Около 3 процентов от всей уголовки. А что же остальные 97 процентов? Это процессы, в которых обвиняемый соглашается на так называемую сделку с правосудием: то есть признает свою вину в обмен на определенные льготы. То есть это чистые обвинения! Французы считают в общей массе оправданий все положительные для защиты решения, в том числе прекращение уголовного преследования, и тоже получают хорошие цифры. Все уголовные системы очень индивидуальны, нельзя здесь опускаться на уровень кухонных сравнений.
Леонид Головко уверен, что, если сейчас мотивировать нашу систему на увеличение числа оправдательных приговоров, для людей выйдет только хуже: мол, те дела, которые раньше прекратили бы до суда, теперь начнут передавать в суд только для того, чтобы подольше помучить человека и тем подтянуть статистику. Реальной справедливости от таких «статистических маневров» не жди.
Впрочем, на саму практику «разбирательства до суда» (тем более отягощенную арестами) можно посмотреть иначе.
— Верховный суд дает нам две цифры: число лиц, привлеченных к уголовной ответственности, и число лиц, уголовные дела которых передали в суд,— рассуждает адвокат Андрей Федотов, соавтор множества работ по криминализации экономических преступлений.— Первое число в среднем по разным годам процентов на 20 больше второго. Кто-то скажет, что вот эти 20 процентов людей оправдали до суда — здорово. А можно подумать и так: каждый пятый человек из списка привлеченных к уголовной ответственности был привлечен без суда, то есть необоснованно. Часто незаконно. С учетом того, что уголовная репрессия в отношении человека в России начинается вовсе не после суда, а с момента возбуждения дела, ситуация не кажется такой радужной.
Характер этой «уголовной репрессии» подробно описывал Вадим Волков, научный руководитель Института проблем правоприменения. По замечанию эксперта, только в 2016 году судьи удовлетворили 96,4 процента ходатайств на проведение обысков в жилом помещении, 97,6 процента на негласное прослушивание на стадии следствия и 90,2 процента на избрание меры пресечения в виде досудебного ареста. А изрядное число прекращений уголовного преследования до суда (до 40 процентов случаев) объясняется просто: не был установлен или найден подозреваемый. Оправдывать, таким образом, было на самом деле некого.
В то же время бесспорных вариантов того, как избавить систему от «уклонов», до сих пор не придумано. Причем стоит подправить юстицию в одну сторону, например декриминализировать домашнее насилие, как тут же часть общества начинает негодовать на «оправдательный уклон», требуя затянуть у Фемиды пояс потуже.
Как посчитают
Одно очевидно: ориентироваться только на статистические показатели, чтобы оценить уровень преступности или состояние судов в России, нельзя. Даже если верить всем цифрам, многообразие их трактовок делает однозначный вердикт невозможным.
— Среди адвокатов главная шутка года — это данные портала правовой статистики Генпрокуратуры РФ, согласно которым в 2017 году в стране на 40 (!) процентов упало количество взяточников по сравнению с 2016-м,— отмечает Андрей Федотов.— То есть на этот процент снизилось количество дел, возбужденных по статье 290 УК РФ («Получение взятки»). Генпрокуратуре на самом деле огромное спасибо: они, не боясь, стали выкладывать в общественный доступ самые удивительные данные. Но как относиться к этим данным — уже личное дело каждого. Кто хочет, пусть верит.
Еще в 2010 году отдел латентной преступности и криминологического прогноза НИИ Академии Генеральной прокуратуры РФ сообщил, что уровень фактической преступности в стране более чем в 8 раз превышает уровень зарегистрированной, а потому количество уголовных дел мало что говорит о реальности, в которой живут люди. С тех пор ситуация начала выправляться: в частности, с 2012 года Генпрокуратура стала автоматизировать учет заявлений и сообщений о происшествиях, которые поступают в полицию, чтобы уже не человек, а компьютер сводил концы с концами (система работает в 30 регионах страны и, по крайней мере, позволяет увидеть масштабы отклонений между поступившими сообщениями и заведенными делами, недавно крупное исследование на тему опубликовал Институт проблем правоприменения). Осталось теперь автоматизировать следствие и суд, обучить «киберпрокуроров» — иначе, видимо, не дождаться прихода золотого века без уклонов в правосудии. Так борьба за человечность российской Фемиды незаметно оборачивается борьбой с человеческим фактором в досудебном и судебном процессе.
