Фото: Коммерсантъ/Фотоархив журнала «Огонёк»/Кнорринг Олег
спецпроект
«Путаница получилась совсем нехорошая»
Как в книгах Корнея Чуковского искали и находили политический подтекст
В этом году у Корнея Ивановича Чуковского двойной юбилей: в 1928 году Надежда Крупская объявила его «Крокодила» идеологически опасным и начала борьбу с «чуковщиной», в 1968 году Центральный комитет потребовал уничтожить тираж подготовленного им сборника «Вавилонская башня и другие древние легенды», обнаружив в нем скрытый сионизм. В течение 40 лет между этими датами в книгах Чуковского неизменно обнаруживали политический подтекст и неизменно их запрещали. Рассказываем, как взрослые читали детские сказки Чуковского и что они в них вычитывали
«Муха-Цокотуха» и классовые враги
«Мухина свадьба» (нам известная под названием «Муха-Цокотуха») впервые была опубликована в 1924 году в частном издательстве «Радуга». Через полгода издатель Лев Клячко решил ее перевыпустить, но неожиданно столкнулся с отказом Гублита выдать разрешение. Причиной отказа стало антисоветское содержание сказки: Комарик, объяснила Чуковскому заместитель заведующего Гублита Людмила Быстрова,— это переодетый принц, а Муха — принцесса, именины и свадьба — «буржуазные праздники». Отдельное возмущение вызвали иллюстрации Владимира Конашевича, показавшиеся Быстровой и вовсе неприличными: Муха стоит на них слишком близко к Комарику и слишком кокетливо улыбается. Политическая бдительность Гублита была неслучайной: за полтора месяца до запрета сказки, 18 июня 1925 года, вышло постановление Политбюро «О политике партии в области художественной литературы», в котором констатировалось, что не только в обществе, но и в литературе продолжается классовая борьба — и потому необходимо вытеснять буржуазию и со страниц книг. Мещанский быт мушиных именин и свадеб литературе нарождающегося пролетариата был чужд, но сказку все-таки удалось отстоять. Чуковский тем не менее был возмущен: «Этак можно сказать, что „Крокодил" — переодетый Чемберлен, а „Мойдодыр" — переодетый Милюков». Довольно скоро про «Крокодила» действительно скажут, что это «аллегорическое описание корниловского мятежа», и в дальнейшем политический подтекст в его произведениях будут обнаруживать с неизменным успехом.
Тараканы прибегали,
Все стаканы выпивали,
А букашки —
По три чашки
С молоком
И крендельком:
Нынче Муха-Цокотуха
Именинница!
Приходили к Мухе блошки,
Приносили ей сапожки,
А сапожки не простые —
В них застежки золотые.
«Муха-Цокотуха»
«Вредная уже своей безыдейностью, такая безделка становится определенно вредной, когда Чуковский берется давать ребенку какую-то мораль. Типичный пример его — "Муха-Цокотуха", где воспевается идиллия мухиной свадьбы, совершаемой по традициям заправской мещанской свадьбы»
«Литературная газета», 19 августа 1929
«Чудо-дерево» и сапоги
«Чудо-дерево» было впервые опубликовано в разгар НЭПа, в 1924 году, и сразу вызвало недовольство. Заведующая отделом детской литературы ОГИЗа Клавдия Свердлова в журнале «На посту» возмущалась, что стихотворение дает ребенку неправильные представления о труде и социальных задачах. Такой же точки зрения придерживалась и Надежда Крупская — главный борец за социалистическую чистоту детской литературы. В закрытой рецензии для Главного управления социального воспитания она обвиняла Чуковского в том, что он потешается над попытками государства обеспечить детей бедноты обувью и подчеркивает социальное неравенство в новой стране — буржуазные Мурочки и Зиночки получают от государства туфельки с помпончиками, а убогим и босоногим детям достаются валенки и лапти. Впрочем, и с концом НЭПа, когда проблема социального неравенства отошла на второй план, «Чудо-дерево» не было реабилитировано. В 1928 году, вскоре после того, как Надежда Крупская начала новую кампанию против «чуковщины» и в «Правде» обвинила писателя в том, что его «Крокодил» не дает детям «положительных» знаний, Государственный ученый совет (ГУС) запретил выпуск нового издания «Чудо-дерева». На этот раз проблема была не в туфельках с помпончиками: на фоне обсуждения первого пятилетнего плана сказка о том, что дефицитные товары растут на деревьях, показалась ученому совету слишком легкомысленной и не соответствующей задачам социалистического воспитания детей. Над предъявлением столь высоких политических требований детской литературе тогда еще можно было шутить, и сатирический журнал «Бегемот» в том же 1928 году издевался: «Свирепо в сказки вгрызся ГУС. / Детишки плачут: горе с ГУСом. / Вся драма в том, что ГУСа вкус / Не совпадает с детским вкусом».
Кому нужны сапоги,
К чудо-дереву беги!
Лапти созрели,
Валенки поспели,
Что же вы зеваете,
Их не обрываете?
Рвите их, убогие!
Рвите, босоногие!
Не придётся вам опять
По морозу щеголять
Дырками-заплатками,
Голенькими пятками!
«Чудо-дерево»
«Во многих семьях нет сапог, а Чуковский так легкомысленно разрешает столь сложный социальный вопрос»
Государственный ученый совет. Из дневника Чуковского, 27 марта 1928
«Крокодил» и Ленинград
По мнению Надежды Крупской, «Крокодил» воплощал все то, с чем необходимо было бороться в детской литературе: во-первых, не давал никаких полезных знаний, во-вторых, имел сомнительный политический смысл. А даже если явного политического смысла не имел, утверждала Крупская, то наверняка имел скрытый, а если и его не было, то еще хуже — значит, вся сказка была просто набором бессмыслицы, а советские люди должны с детства не болтать чепухи и не читать всякий вздор. Политический смысл в сказке пытались обнаружить несколько раз, но успешнее всего с этим справились в 1934 году — вскоре после убийства в Смольном первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) Сергея Кирова. После выступлений Крупской 1928 года «Крокодила» шесть лет запрещали, но в 1934 году неожиданно разрешили включить в сборник сказок и даже издать отдельной книгой. Новые издания готовили на протяжении года, но 23 декабря Главлит запретил публикацию «Крокодила» (и книгой, и в сборнике): сказка, в которой описывались страдания зверей и их невольная жизнь в ожидании освобождения в современном Ленинграде, а также мучительная смерть любимого, как сына, веселого крокодила, на фоне убийства Кирова читалась по меньшей мере двусмысленно. Обескураженный Чуковский предложил опубликовать хотя бы первую часть, в которой из Северной столицы изгоняют нарушающего общественный порядок Крокодила, но председатель Деткомиссии Николай Семашко ответил отказом: в сложившейся политической ситуации ему криминальными казались даже строчки «Очень рад / Ленинград» — Ленинграду полагалась пребывать в трауре. Политически неблагонадежный «Крокодил» на следующие несколько лет был запрещен полностью — в 1935 году пришлось даже задержать тираж пятого издания популярной книги Чуковского о детском языке «От двух до пяти», чтобы вычистить все цитаты из опальной сказки.
Вы помните, меж нами жил
Один весёлый крокодил...
Он мой племянник. Я его
Любил, как сына своего.
Он был проказник, и плясун,
И озорник, и хохотун,
А ныне там передо мной,
Измученный, полуживой,
В лохани грязной он лежал
И, умирая, мне сказал:
«Не проклинаю палачей,
Ни их цепей, ни их бичей,
Но вам, предатели друзья,>
Проклятье посылаю я».
«Крокодил»
«Ленинград — исторический город, и всякая фантастика о нем будет принята как политический намек. Особенно такие строки: "Там наши братья, как в аду — / В Зоологическом саду. / О, этот сад, ужасный сад! / Его забыть я был бы рад. / Там под бичами палачей / Немало мучится зверей". Все это еще месяц назад казалось невинной шуткой, а теперь после смерти Кирова звучит иносказательно»
Председатель Детской комиссии Николай Семашко. Из дневника Чуковского, 29 декабря 1934
«Домок» и кулаки
Не стоит думать, что политический подтекст искали и находили исключительно в авторских сказках Чуковского: бдительного чтения не избежали и его литературные обработки народного творчества. В конце 1929 года вышел сборник народной лирики «Домок», названный в честь известной детской песенки, помогавшей детям учить животных и тренировать память. Песенка издавалась не впервые, еще в 1924 году она вышла в сборнике «Пятьдесят поросят», но новое издание оказалось исключительно несвоевременным. На фоне набирающей силы коллективизации, объединения единоличных хозяйств в колхозы и конфискации у зажиточных крестьян скота песенка о том, как купить на базаре курицу, утку, гусыню, барана, козу, свинью и лошадь и «нажить домок», звучала издевательски. Настолько, что в «Литературной газете» даже не стали утруждать себя разоблачительной рецензией, а просто перечислили все, что купила семья на базаре, добавив всего два предложения: «Об идеологии этой книжки говорить незачем — она ясна и так. Но необходимо отметить: собственнические идеи вбивают в голову ребенка талантливейшие мастера слова и рисунка, и в 35 тысячах экземпляров». Статья в «Литературной газете» была опубликована 13 января 1930 года, а уже в феврале вышло постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» — в этой ситуации бороться за текст, который и раньше обвиняли в восхвалении «кулацкого накопления», было бессмысленно. Это понимал и сам Чуковский — в его дневниках, где он подробно фиксировал все попытки отстоять тот или иной текст, нет никаких следов борьбы за «Домок». И хотя народные детские песни в обработке Чуковского впоследствии не раз переиздавались в СССР, он больше никогда не пытался включить в эти сборники сомнительный «Домок».
Давай-ка мы, жёнушка,
Домок наживать.
Поедем, голубушка,
На базар гулять.
Купим-ка, жёнушка,
Лошадку.
Лошадка-то у нас гиги, гого!
Свинушка у нас хрюк-хрюк, хрюк-хрюк!
Козынька-то прыг-прыг, прыг-прыг!
Барашек-то шатры-матры!
Гусынька гага-гага!
Уточка с носка плоска,
Курочка по сеничкам —
Тюк-тюрюрюк!
«Домок»
«У Чуковского и его соратников мы знаем книги, развивающие суеверие и страхи ("Бармалей", "Мойдодыр", "Чудо-дерево"), восхваляющие мещанство и кулацкое накопление "Муха-цокотуха", "Домок")»
Резолюция собрания родителей Кремлевского детского сада, 7 марта 1929
«Одолеем Бармалея!» и союзники
На протяжении 20 лет обвинявшийся в безыдейности и пропаганде чепухи, Чуковский в конце концов сочинил сказку с четким политическим смыслом. Ею стала написанная в эвакуации в Ташкенте «Одолеем Бармалея!» — попытка рассказать детям о войне и фашизме на понятном языке. Впервые сказка была опубликована в конце лета 1942 года. Совпавший с началом Сталинградской битвы выход стихов о смелом и упорном противостоянии маленькой Айболитии жестокому царству Свирепия принес Чуковскому всесоюзную славу: книгу издали в республиках, Гослитиздат включил отрывок из нее в антологию советской поэзии к 25-летию Октябрьской революции, автора внесли в список претендентов на Сталинскую премию. Однако уже через полтора года отношение к сказке резко изменилось: весной 1943 года Сталин лично вычеркнул ее из антологии к юбилею революции, и из идеологически полезной она мгновенно превратилась в политически вредную. Публичное осуждение состоялось через год — в статье «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского», опубликованной в «Правде» 1 марта 1944 года. Попытка рассказать о мировой войне с помощью животных, усадив их в реальные бомбардировщики и вооружив реальными пулеметами, показалась автору — директору ОГИЗа Павлу Юдину — неуместной и крамольной: «Когда-то эта „путаница" была непритязательной и занятной. А вот когда автор захотел мобилизовать этих котят, связать излюбленные им образы с событиями всемирно-исторического значения, путаница получилась совсем нехорошая». Отдельное возмущение вызвало то, что Бармалей в сказке назван «людоедом», таким образом, речь шла уже не только о лягушках, зайчатах и верблюдах, но и о людях, а значит — происходящее переставало быть сказкой. Впрочем, как кажется, реальная причина была в двусмысленном образе самой Айболитии, населенной трудолюбивыми, но безобидными животными, не способными победить врага без помощи соседней Чудославии, вступающей в войну в решающий момент. Если в 1942 году, с началом Сталинградской битвы, идея необходимости помощи союзников для победы над Германией была как никогда актуальна, то после ее окончания их роль в победе СССР начала постепенно замалчиваться. И хотя Юдин специально подчеркивал, что в сказе Чуковского Советский Союз олицетворяет не Айболития, а Чудославия, сама ситуация, в которой принявшая главный удар страна не в состоянии противостоять врагу без помощи союзников, оказалась неуместной. В том же 1944 году «Одолеем Бармалея!» удалили из уже сверстанного сборника «Чудо-дерево». В следующий раз она была опубликована только в 2001 году.
Но вдруг прилетели к нему журавли:
«Мы светлую радость тебе принесли!»
Чудесная есть на востоке страна, <..>
Врагу не сдаётся она никогда.
И витязей много могучих у ней,
Но всех благородней, сильней и храбрей
Доблестный Ваня Васильчиков.
Он шлёт тебе, доктор, сердечный привет
И так говорит: «Если злой людоед
Ворвётся в твою Айболитию,—
Он мигом на помощь к тебе прилетит
И недруга лютого он сокрушит.
Со всем его бешеным полчищем!»
«Одолеем Бармалея!»
«Выходит, что лягушки, зайчата, верблюды вступились за бедных людей. Это уже не художественные фантазии, а несуразный, шарлатанский бред. Сказка К. Чуковского — вредная стряпня, которая способна исказить в представлении детей современную действительность»
«Правда», 1 марта 1944
«Собачье царство» и ГУЛАГ
В 1946 году одно из немногих оставшихся в стране кооперативных издательств «Сотрудник» по заказу Центрального универмага Главособторга издало отдельной книгой «Собачье царство» Чуковского — прозаический пересказ английской сказки о перевоспитании двух хулиганов собаками. До этого сказка публиковалась один раз — еще в 1912 году в роскошном детском альманахе «Жар-птица», составленном Чуковским с привлечением лучших художников и авторов: Саши Черного, Алексея Толстого, Сергея Чехонина, Мстислава Добужинского и Сергея Судейкина. Тогда сборник почти не заметили, но спустя 34 года одна-единственная переизданная из него сказка устроила целый переполох. Рупором партийного недовольства стала газета Управления пропаганды и агитации «Культура и жизнь» — руководитель детских учреждений Министерства сельхозмашиностроения Е. Ватова в статье «Пошлятина под флагом детской литературы» заявляла, что исправительно-трудовая политика пса-самодержца Уляляя Восемнадцатого, который перевоспитывает мальчишек, издевавшихся над собаками, кормя их объедками и заставляя возить собак,— это пасквиль на современную действительность и пропаганда зоологической морали. Упоминание «зоологической морали» было актуальным — за несколько месяцев до этого, объясняя смысл постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», Жданов предъявлял аналогичные обвинения повести Зощенко «Приключения обезьяны»: «В конце произведения этот мальчик Алеша, который взял обезьяну, он выучил ее вести себя в быту достойно, благопристойно, таким образом, что она могла не только маленьких, но и взрослых учить, как вести себя. Ведь это же хулиганская издевка над советскими порядками. Этот человек не имеет права учить советских людей, а мораль, которую читает Зощенко устами обезьяны, она в контрабандной форме выражена в следующих словах: „Наша мартышка побежала быстрее, бежит и думает: «Зря покинула Зоосад, в клетке свободнее дышится»". Вот попала в людскую, советскую среду и думает: „В клетке свободнее дышится". Это означает, что советский быт, советские порядки хуже, чем Зоосад». В пересказе Ватовой «Собачье царство» оказывалось ничем не лучше Зощенко, а то и хуже: у Зощенко хотя бы никто не издевался над людьми, а у Чуковского псы-жандармы запихивают мальчиков в конуру, надевают на них тугие ошейники, сажают на короткую железную цепь, в результате чего они становятся умными и культурными и возвращаются домой. Такое перевоспитание слишком откровенно напоминало ГУЛАГ, чтобы пройти незамеченным: изданное тиражом 50 тыс. экземпляров «Собачье царство» немедленно изъяли из всех библиотек и магазинов и внесли в список опасных книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети, где оно оставалось до самого распада СССР.
Когда они проснулись, они нашли у себя на соломе только вонючие, гнилые объедки, кости какой-то рыбы, яичную скорлупу и твёрдую, как камень, корку хлеба. Им так сильно хотелось есть, что они жадно набросились на чёрствую корку. Но тут прибежали два пса и отняли у них эту корку. Долго они плакали от обиды и голода, но вот прибежала Барбоска, спустила их с цепи, запрягла их в тележку, уселась в неё и давай погонять их кнутом.
«Собачье царство»
«По нашему мнению, это антихудожественное и антипедагогическое произведение. К. Чуковский, как и в предыдущих своих сказках "Одолеем Бармалея!" и "Бибигон", допускает серьезные ошибки»
Секретарь ЦК ВЛКСМ В. Иванов, декабрь 1946
«Тараканище» и Сталин
Привычка искать и находить политический подтекст в произведениях Чуковского оказалась заразительной и постепенно распространилась не только на партработников, но и на противников режима. Так возник миф о том, что в «Тараканище» Чуковский описал Сталина. Никаких реальных оснований у такой интерпретации не было: «Тараканище» было опубликовано в 1923 году, а написано еще двумя годами раньше — то есть до того, как Сталин начал играть ключевую политическую роль. В 1930 году на съезде партии Сталин даже сам воспользовался образом таракана, чтобы описать суть своей борьбы с правой оппозицией, заявив, что Бухарин и его приспешники представляют обычного таракана в виде тысячи разъяренных зверей и предрекают гибель Советскому Союзу из-за мнимых опасностей, не стоящих выеденного яйца,— Чуковский даже в шутку обвинил его в плагиате. В 1933 году после стихотворения Мандельштама «Мы живем, под собою не чуя страны» сравнение Сталина с тараканом перестало быть шуточным, но о том, что и Тараканище Чуковского имеет отношение к Сталину, впервые заговорили гораздо позже. Судя по дневникам Чуковского, сам он впервые услышал о такой трактовке своей сказки в 1956 году, после XX съезда КПСС и доклада Никиты Хрущева «О культе личности и его последствиях», от писателя Эммануила Казакевича. Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» утверждает, что впервые увидела в сказке пародию на вождя, перечитывая ее в 1952 году в спецпоселении, а литературовед Лев Копелев в мемуарах пишет, что в конце 1940-х такую антисталинскую трактовку «Тараканища» ему давал в марфинской спецтюрьме приятель Гумер Измайлов — видимо, в лагерях подобная интерпретация была популярна.
Вот и стал Таракан
победителем,
И лесов и полей повелителем.
Покорилися звери усатому.
(Чтоб ему провалиться,
проклятому!)
А он между ними похаживает,
Золоченое брюхо поглаживает:
«Принесите-ка мне, звери,
ваших детушек,
Я сегодня их за ужином
скушаю!»
«Тараканище»
«В марфинской спецтюрьме мой приятель Гумер Измайлов доказывал, что Чуковского травили и едва не посадили за сказку "Тараканище", потому что это сатира на Сталина — он тоже рыж и усат. Я оспаривал кощунственное толкование. Но сомнения остались»
Лев Копелев, «Мы жили в Москве. 1956–1980», 1988
«Вавилонская башня» и евреи
В 1962 году Детгиз начал подготовку сборника пересказов библейских текстов для детей. Инициатива была на первый взгляд неожиданной: в стране шла развернутая Хрущевым антирелигиозная кампания, религия снова официально была признана пережитком капитализма в сознании и поведении людей, а борьба с этим пережитком — важнейшей частью коммунистического воспитания. Новый сборник, впрочем, к религии отношения и не имел, его выпускали в образовательных целях. С началом оттепели партийное руководство столкнулось с неожиданной проблемой: за годы советской власти выросло поколение людей, совершенно не знакомых с библейскими сюжетами. «Наших людей за границей и здесь страшно пускать в музеи, нашу молодежь: они не понимают сюжетов древних или религиозных. Они стоят в картинной галерее и спрашивают: „Почему здесь столько матерей и на руках у них почему-то нет младенцев женского пола, одни мальчики?"» — возмущался писатель Геннадий Фиш на редсовете Детгиза. Для повышения культурного уровня советских зрителей было решено очистить библейские истории от всего божественного и преподнести их в виде «Легенд и мифов Древней Греции» — собранием расхожих сюжетов, ставших неотъемлемой частью европейской культуры. Подготовкой сборника предложили заняться Чуковскому, специально оговорив, что книга не должна превратиться в религиозную пропаганду, а потому в пересказах не должно быть слов «евреи» и «Бог» (его Чуковский придумал заменить на «Волшебника Ягве»). Сборник должен был выйти в 1967 году, но не вышел — вмешались события на Ближнем Востоке. 5 июня началась Шестидневная война, закончившаяся победой Израиля над арабскими странами, которые поддерживал СССР. В этих условиях проблема религиозной пропаганды отошла на второй план — рассказы о страданиях евреев теперь походили на пропаганду политическую. Полгода Чуковский писал в различные инстанции и, согласившись с новым требованием — не упоминать объединенный в ходе Шестидневной войны Иерусалим,— наконец получил разрешение, и в январе 1968 года книга была подписана в печать. Впрочем, до читателей она так и не дошла — в ЦК сборник сочли прославлением отнюдь не мифических подвигов еврейского народа и вообще подарком сионистам и выпустить не дали. К тому же о книге каким-то образом узнали в охваченном «культурной революцией» Китае и обрушились с критикой на Советский Союз за подобный ревизионизм. Уже отпечатанный тираж «Вавилонской башни и других древних легенд» уничтожили, впервые книга была издана только в 1990 году.
«Люди радовались новым законам. Они поняли, что это — начало новой жизни. А Моисей почувствовал, что к нему подошла смерть. Показал он народу, в какую сторону идти, чтобы строить жизнь по-новому. Земля эта виднелась за горой. Простился Моисей со всеми и ушёл умирать. Он шёл и думал, что нет большего счастья, чем жить для людей».
«Вавилонская башня и другие древние легенды»
«Была Ясиновская по поводу „Вавилонской башни". Работники ЦК восстали против этой книги, т. к. там есть Моисей и Даниил. „Моисей не мифическая фигура, а деятель еврейской истории. Даниил — это же пища для сионистов!"»
Из дневника Корнея Чуковского, 12 октября 1968