Владимир Путин отказался вводить санкции в отношении Латвии за отмену обучения на русском языке — об этом президента попросили на «Прямой линии». Глава государства отметил, что диалог с властями прибалтийских стран продолжается, но им должно быть стыдно за нарушение прав русскоязычного населения. Арт-обозреватель «Коммерсантъ FM» Дмитрий Буткевич побывал в Риге и составил свое впечатление о Русском мире в Латвии.
Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ
Мне в течение десяти дней довелось побывать в двух странах постсоветского пространства, где мой английский оказался никому не нужен — в Грузии и, как ни странно, в Латвии. И в Тбилиси, и в Риге прямо с первого момента посадки в такси в ответ на робкое «Hello» я неизменно слышал с разным акцентом слова: «А давайте лучше по-русски!». Редкие, очень редкие группы молодых латышских юношей насупливались и упрямо трясли головами на вопросы, как пройти на улицу Элизабет; все без исключения молодые лица грузинской национальности радостно улыбались и пытались или на ломаном «пиджин-рашн», или на чистом родном литературном объяснить мне, как добраться до площади Саарбрюккен.
Мне говорили, что население в обеих столицах расколото почти напополам по отношению, как они говорят, к «грязным русским деньгам». На Tbilisi Art Fair, куда я ездил, случился даже политический скандал, когда незадолго до открытия группа молодых грузинских художников заявила, что не будет выставляться рядом со стендом одной московской галереи, где висела работа Василия Слонова с яичницей, разбитой в форме российского государства, и в цветах триколора — «символика, дескать, государства-агрессора». Заставили картину снять. А молодые художники пошли обсуждать с представителями питерского Манежа возможность проведения в Санкт-Петербурге групповой выставки.
На Рижской биеннале современного искусства коллега общалась со сливками латышского общества, и разговор, по ее словам, крутился исключительно вокруг «грязных денег». А еще говорили о традиции плетения венков, о стремлении в Скандинавию как о недостижимой мечте.
Я же попал к сливкам русского общества. Здесь мне рассказывали, что население Латвии за последние 20 с небольшим лет сократилось с 2,6 млн до 1,5 млн человек, что выпускники латышских школ по статистике сдают аналог нашего ЕГЭ по латышскому языку гораздо хуже, чем выпускники русских школ, и в этом, по их мнению, одна из причин закрытия русских средних учебных заведений. Говорили, как скучают – прости, господи! – по «Новой волне» и КВН, которые давали стране приток денег, рабочих мест и русской речи.
Казино горели огнями, караоке-бары были переполнены самодеятельными певцами и шансоном. Кого-то выносили с помощью охранников, кто-то сам предлагал соседу «пойти-выйти», бесчисленные «бандерши» выгуливали дамочек с пониженным уровнем социальной ответственности. Я внезапно почувствовал себя в областном русском городе начала 90-х, как будто перенесся на машине времени в дни моей молодости: кругом братки с бритыми затылками и золотыми цепочками в палец толщиной и их тюнингованные спутницы. Рижский друг Роберт, который был за рулем и потому трезво созерцал происходящее, повернулся ко мне и меланхолично заметил: «Вот, Дима, смотри, это ваш Русский мир, о котором вы так печетесь…».
Я вышел на утреннюю улицу Элизабет, бывшую Кирова, как рассказал мне охранник. По бульвару Бривибас, то есть Свободы, шла многотысячная толпа с лозунгами «Русские не сдаются!», «Нас не поставить на колени!», «Руки прочь от русских школ!».