Екатерина Колпинец поговорила с главой издательства Ad Marginem Александром Ивановым, зачем он издает сегодня Делёза и Фуко и в чем заключается главное завоевание мая 1968-го.
Главный редактор издательства Ad Marginem Александр Иванов
Фото: Синявский Борис/PhotoXPress.ru
— В 1968 году произошла глобальная революция. В Америке — против капитализма, во Франции — против всех авторитетов и традиционных ценностей, в Чехословакии — против советского диктата. Как вы считаете, почему люди из разных уголков планеты одновременно впали в революционный раж?
— Пришел конец эпохи железных богов. Конец мира, где все подчинено заводскому гудку. На смену индустриальной культуре приходит постиндустриальная. Французский социолог Люк Болтански описывает этот период как время смены правления: на смену производственному менеджменту начинает приходить информационный. Активными участниками майских событий были студенты. Понятно, что их не устраивала старая вертикальная система управления. За этой системой управления стояли люди, пережившие Вторую мировую. Тогдашней молодежи не нравился стиль военных людей.
— Жиль Делёз в статье «Мая 1968-го не было» пишет, что французское общество оказалось не способно усвоить уроки тех событий.
— Да, 1968-й не породил новых социально-культурных институций. Связанные с современным искусством, дизайном, информационным пространством, они возникают позже, но, например, Центр Помпиду во многом продолжает энергию 1968 года. Одно дело лозунги и стихийный протест, другое — их возможная реализация. Самый сильный лозунг мая 1968-го принадлежал Ги Дебору — «Никогда не работай». Это марксистская идея, для Маркса труд — это то, что должно быть преодолено. Очень странным советским аналогом Ги Дебора был Геннадий Шпаликов. Он был человеком, придумавшим настроение советских 1960-х, оттепели. Почему эта аналогия важна? Потому что ничего, кроме настроения, 1968 год нам не дал. И это огромная удача. То самое настроение из фильмов Годара есть и в фотографиях тех событий. Самым важным в годаровском кино был тип движения, состояние, которое Шпаликов описывал как «бесцельное брожение по городу», а Дебор называет «derive». Случайность встреч, случайность озарений, случайные разговоры. Вот в этом настроении и есть главное завоевание 1968 года.
— Наши гласность и перестройка были продолжением 1968 года?
— Если попытаться поймать 1968-й как новое социальное настроение, то настроение фильма «Асса», сочетание балагана и ощущения, которое Василий Розанов называл «когда начальство ушло», конечно, было похоже на 1968 год. Людям вдруг разрешили чувствовать себя теми, кто может задавать стилистический образ пространства. Так что перестройка связана с 1968 годом стилистически, но вряд ли политически.
— Один из лозунгов мая 1968-го — «Маркс, Мао, Маркузе». Мы видим, что сегодня нет никого, кто мог бы занять их место на протестных плакатах.
— Маркс и Мао в 1968 году вдруг становятся дико модными образами. Модными, но не обязательно усвоенными рационально. Они модны как майка с портретом Че Гевары. Проблема не в том, что исчез тип публичного мыслителя, трибуна-интеллектуала, а в том, что всего стало слишком много. Любой ютьюбер — это публичный интеллектуал, даже если он обсуждает косметику. Можно, конечно, снобировать этого нового публичного интеллектуала, да кто он вообще такой, да он Платона не читал, Делёза не знает.
— Но вы продолжаете издавать и переиздавать Дебора, Фуко, Барта, Делёза. Какие эмоции вы хотите вызвать у 20-летнего читателя этими книгами в 2018 году?
— У всех 20-летних читателей есть общие черты, и одна из таких черт — нежелание читать вообще. Но та небольшая часть, которая читает, хочет освоить языки описания опыта. У кого-то есть вкус к оригинальной мысли, таким важно общаться с оригиналом, а не интерпретацией. Поскольку вся модель образования находится в перманентном кризисе, люди добирают знания самообразованием.
— Участники событий 1968-го называли себя «новыми левыми», а современные левые — это кто?
— Я думаю, это сетевые анархисты. По сути, это русские хакеры. У Достоевского в «Братьях Карамазовых» возникает образ «русских мальчиков». Это такое сочетание крайней застенчивости с невероятным, разнузданным хамством. Они все время находятся в состоянии подавленного, плохо скрытого аффекта. Им все время хочется или хохотать, или плакать. Что мы привнесли в мир, так это характерную для русского психотипа специфическую взвинченность. «Левый» — это во многом такой психотип, а не рациональная критика либеральной экономики. Они наследники нигилизма, который изобретен в России, а также радикального ленинского типа левизны. Если Ленин жив, то живет он в этих хакерах.