фестиваль кино
На Берлинале показана большая часть программы. Хотя еще возможны сюрпризы, тем не менее общий уровень фестиваля и его лидеры уже определились. Из Берлина — АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.По оценкам критиков всех опережает фильм "Часы" (The Hours) Стивена Дэлдри (см. репортаж от 11 февраля). Некоторое однообразие, которое задали голливудские арт-мейнстримовские фильмы, наконец нарушилось. В конкурсе показали две картины, противоположные во всем и резко расширившие диапазон программы. "Да, няня, нет, няня" (Ja zuster, nee zuster) голландца Питера Крамера — абсолютно безумный и уникальный образец мюзикла, действие которого разыгрывается в доме для престарелых. Эксцентричные герои и героини этой буффонады только что не стоят на голове. Приятно при этом, что танцуют не вышколенные Ричард Гир или Кэтрин Зета-Джонс с кордебалетом, а самые простецкие голландцы в самых затрапезных нарядах типа розовых кофточек и белых трусов.
Музыка и танец настолько непосредственно входят в действие, что скоро перестаешь даже обращать внимание на специфику голландского языка с его не самыми эстетичными гортанными звуками, столь чуждыми мелодичной стихии американского мюзикла. Тем не менее в этом фильме полно цитат из классики — и из "Песен под дождем", и из "Шербурских зонтиков", при том что кино это не только не классическое, но и лучше всего определяется понятием "кэмп" — утонченный китч. Вслед за "Танцующей в темноте" и "8 женщинами" неожиданный голландский фильм дает еще одно свидетельство того, что ренессанс мюзикла не за горами и произойдет он одновременно в Америке и Европе, хотя ретрограды сочтут его скорее издевательством над почтенным жанром.
А с другой стороны, событием Берлинале стал фильм Патриса Шеро "Его брат" (Son frere). Это самая серьезная картина конкурса, где в течение полутора часов разыгрывается действо болезни и приближающейся смерти. Человека готовят к операции, бреют волосы на теле, меняют простыни, камера заглядывает в отчаявшиеся глаза больного. Происходит угасание жизни и примирение с ее концом, потом бунт и уход в небытие — в морскую пучину. И опять же это другое, чем когда в фильме "Часы" идет топиться Вирджиния Вулф — Николь Кидман. В фильме Шеро нет звезд, нет выдающихся мужчин и женщин, а есть почти безымянное страдание человеческой плоти. И есть сострадание — брата, родителей, близкой женщины, которое пробивается сквозь механическое равнодушие медицинской машины (может, больница — это и есть сама смерть, от которой бежит герой в объятия моря?).
Выдающийся театральный режиссер Шеро как-то незаметно стал большим кинематографистом. В Берлине не так давно победил его "Интим" (Intimacy) — один из манифестов "нового реализма". "Его брат" — прямой родственник "Интима", ибо болезнь и смерть — вещи не менее интимные, чем любовь и секс. Шеро снова исследует жизнь тела — с его порами, венами, пятнами и неправильностями, прослеживает процесс его распада и убеждает, что красота вовсе не есть гламурный стандарт. Принципиально лишенный музыки, фильм неожиданно прорывается скорбными звуками в двух финальных сценах, где за кадром звучит Бадаламенти и поет Марианна Фэйтфулл.
Публика еще аплодировала "Его брату", когда на сцену вышли понурый Патрис Шеро и буквально плачущий директор Берлинале Дитер Кослик. Он прослезился не только под впечатлением от фильма. Пару часов до этого во время делового ланча берлинская "скорая помощь" забрала с инфарктом Даниэля Тоскана дю Плантье, президента компании Unifrance и легендарного продюсера, который скончался, не доехав до больницы.