Мои друзья — мое богатство

Друзей не выбирают? Деликатный вопрос. Особенно когда речь идет о дружеских союзах власти, денег и искусства. Не будь в друзьях у будущего императора Августа Цезаря богатого римского аристократа Гая Мецената, не было бы у древних римлян ни Вергилия, ни Горация. С поэтами и художниками влиятельный советник Цезаря приятельствовал и в службу, и в дружбу. Они же в благодарность воспевали мощь Рима, Августа и самого Мецената — да так, что имя его стало нарицательным.

Гюстав Курбе и Альфред Брюйа

Гюстав Курбе первым открыто бросил вызов официальному искусству Франции XIX века и объявил себя независимым художником. Независимым от государства и зависимым от своего мецената Альфреда Брюйа.

Монументальная, пышная, богатая Франция Наполеона III. Парижский салон: чинные портреты и ласкающие глаз натюрморты. И вдруг — рыхлые рубенсовские тела женщин, замызганные простыни, грязные пятки. Какая вопиющая реальность! Глядя на «Купальщиц», императрица Евгения брезгливо морщилась. Для Наполеона III реализм самоучки Курбе стал пощечиной, на которую он тут же ответил: выпорол «Купальщиц» хлыстом. А Альфред Брюйа — амбициозный юный богач из Монпелье с воспитанием католика и душой бунтаря — тут же купил опальную картину. Когда же его подопечному отказали в участии во Всемирной выставке 1855 года, в двух шагах от официального павильона он построил для него «Павильон реализма», где Курбе представил самое полное собрание своих уже известных работ и новое программное полотно «Мастерская художника».

К слову, в этой многолюдной картине нашлось место и Брюйа, удивительно похожему на самого Курбе. Но самым известным оммажем их встрече и дружбе остается полотно «Бонжур, месье Курбе».

Скандал, успех, слава и выгода обоим — и художнику, и меценату. «Люди, умеющие чувствовать и иметь слабость в этом мире, так одиноки, что мы не могли разминуться»,— напишет Курбе.

Клод Моне и Жорж Клемансо

У Клода Моне были богатейшие и влиятельнейшие покровители — Поль Дюран-Рюэль, Фредерик Базиль, Гюстав Кайботт, но по-настоящему художник дружил с премьер-министром Франции Жоржем Клемансо. Моне и Клемансо познакомились в 60-х XIX века в Париже. Оба республиканцы, они сошлись на нелюбви ко Второй империи, но в настоящую дружбу их приятельские отношения переросли только в конце 90-х, когда Клемансо, в то время главный редактор газеты Justice, открыто выступил в защиту «Соборов», выставленных в галерее Дюран-Рюэля, от нападок критиков. И даже когда Клемансо занял премьерский пост, ни одно государственное дело не могло отменить поездку к другу в Живерни.

За напор и звериный нрав его называли тигром, а после подписания Версальского договора в 1919 году стали называть отцом победы. Но главную победу Клемансо только предстояло одержать.

Моне слепнет, теряет жену, сына, свою популярность и интерес к живописи. К работе его возвращает старый друг. Моне пишет монументальные «Кувшинки» для парижской Оранжери. Клемансо хлопочет об открытии музея. Моне срывается. Клемансо стоит на своем, уговаривает: «цветочный аквариум» призван стать послевоенной терапией для французов. «Моне, вы должны противостоять,— пишет он.— Этот заказ вы должны закончить ради Франции, ради всех тех молодых ребят, которые не вернулись с фронта». Клемансо открыл музей Оранжери в мае 1927 года, спустя несколько месяцев после смерти своего друга.

Мирискусники и Сергей Дягилев

Сергей Дягилев был меценатом самопровозглашенным: он выдавал себя за человека обеспеченного, но денег у него не было. «Я, во-первых, большой шарлатан, хотя и с блеском. Во-вторых, большой шармер, в-третьих, большой нахал, в-четвертых, человек с большим количеством логики и малым количеством принципов, и, в-пятых, я, кажется, бездарность; впрочем, если хочешь, я, кажется, нашел мое настоящее значение — меценатство. Все мне дается, кроме денег,— mais ca viendra»,— писал 23-летний Дягилев своей горячо любимой мачехе в Пермь из Петербурга, куда приехал с намерением стать великим музыкантом. Музыкантом он не стал, но через своего кузена Дмитрия Философова сдружился с будущими художниками объединения «Мир искусства» — Александром Бенуа, Константином Сомовым, Вальтером Нувелем. Приняли Дягилева с положенным высокомерием. «В общем, он показался нам “славным малым”, здоровяком-провинциалом, пожалуй, не очень далеким, немного terre a terre, немного примитивным, но в общем симпатичным»,— отмечал Александр Бенуа в своих воспоминаниях. Художники и сами не заметили, как стали зависимы от его энергии, связей и умения добывать деньги. Журнал «Мир искусства» — вестник прогрессивных веяний в искусстве, о котором так мечтал Бенуа,— стал центром художественной жизни Петербурга, вокруг кипели страсти и скандалы, в мастерские мирискусников и на их выставки тянулись покупатели. Но как страстно Дягилев этот журнал издавал, так в один день и перестал.

Пегги Гуггенхайм и все-все-все

Американская коллекционерша и галеристка, племянница Соломона Гуггенхайма, Пегги Гуггенхайм всеми правдами и неправдами поддерживала миф о том, что ни один живой сюрреалист, абстракционист, экспрессионист не прошел мимо ее кровати. Конечно! Какая коллекция без мифов? В кинобиографии «Пегги Гуггенхайм. Одержимая искусством» (2015) она сама их рассказывает. Гуггенхайм попадает в Париж в развеселые 1920-е годы. Первая ее миссия — потеря девственности. Подходящий кандидат — «король богемы», поэт, художник и скульптор Лоранс Вейл, а от него и первые картины в коллекцию. Вскоре Вейл станет ее мужем и отцом двоих детей. Удачное замужество откроет ей путь к сердцам главных законодателей парижских арт-мод. Ман Рэй, Андре Массон, Сэмюэль Беккет, Марсель Дюшан, Жан Кокто, Фернан Леже, Альберто Джакометти, Марк Ротко, Тристан Тцара, Сальвадор Дали, Андре Бретон, Макс Эрнст, Ив Танги, Жан Арп, Василий Кандинский, Константин Бранкузи, Жоан Миро — чьих работ только не было в ее коллекции. «В день по картине!» — говорит Гуггенхайм в фильме. Эксперты говорят, что больше, особенно с началом войны, когда всем было не до искусства, а Пегги Гуггенхайм покупала и покупала, и многое за бесценок. Оставаться дольше в Париже было небезопасно. Пегги взяла все самое дорогое — коллекцию и художников, среди которых и новый муж Макс Эрнст, и махнула в Нью-Йорк.

Там у дяди в музее, в Центре Гуггенхайма, который она язвительно называла гаражом, Пегги встретила юного столяра Джексона. Она, с подсказки Мондриана, заказала ему первую картину для своего дома. Столяр, живший на месячное пособие от Гуггенхайм, вырос в Джексона Поллока. Художников открывали и до нее. Но таких харизматичных меценатов XX век еще не видел. «Самое успешное творение Пегги Гуггенхайм — она сама»,— говорит в фильме галерист Ларри Гагосян.

Энди Уорхол и Жан-Мишель Баския

В истории этой дружбы нет меценатов. Баскию привез к Уорхолу Бруно Бишофбергер — влиятельнейший арт-дилер и коллекционер из Цюриха, который любил заводить свое знакомство с молодыми художниками с фразы «Покупаю все!». После Уорхол написал о Баскии в своем дневнике: «Это тот парень, который подписывался SAMO, когда еще сидел на тротуаре в Гринвич-Виллидж и расписывал футболки, а я ему давал время от времени 10 долларов и посылал его в “Серендипити”, чтобы он попытался продать эти футболки там. Он один из тех, кто доводил меня до умопомрачения. Он чернокожий, кое-кто говорит, что он пуэрториканец, но, в общем, я не знаю. А тут вот Бруно его “открыл”, и теперь он не знает забот».

Они пообедали, щелкнули селфи на полароид и разошлись, а через два часа у Уорхола дома уже стояла готовая картина, на которой они были вместе. Конечно, в их «дружбе» был заинтересован Бишофбергер. Художественные коллаборации тогда были новым инструментом, который арт-рынок жаждал использовать (на счету Уорхола и Баскии более 200 совместных работ). Но со временем эта дружба переросла коммерческие интересы дилера. Для Уорхола Баския стал «зеркалом, отражающим, кем он был, кем он является и кем он мечтал быть». Когда же про влияние спрашивали Баскию, он отшучивался: «После знакомства с Уорхолом я стал все время носить чистые штаны!»

Мария Сидельникова