В рамках масштабного фестиваля «Русские сезоны», который в этом году состоится в итальянской Болонье, выставка русского авангарда, представленная Русским музеем, станет одним из наиболее ярких событий в программе. О фестивале «Русские сезоны» и о многом другом с директором Русского музея Владимиром Гусевым побеседовал корреспондент «Коммерсанта» Лилия Бойко.
Фото: Андрей Петров
Ъ: Как вы оцениваете значение «Русских сезонов»?
В.Г.: «Русские сезоны», несомненно, нужны, интересны и важны. Для нас участие в них очень органично. Несмотря на санкции, изоляции в сфере культуры и искусства все-таки не происходит. Остаются контакты, интересы, симпатии и личные отношения. Мы постоянно открываем новые выставки. Из-за того, что сегодня называется «санкциями», немного меняется география. Сейчас более активен Китай: мы открываем там выставку авангардистов в Шанхае. Собираемся открыть там филиал. В Бразилии мы организовали одну из самых посещаемых выставок в мире, посвященную Кандинскому. Сейчас там идет четырехлетний цикл выставок Русского музея. Стало немного меньше выставок во Франции и Германии. В Италии тоже были свои сложности. Но личные отношения, интерес все равно остается.
Иногда искусство поправляет то, что становится испорчено на межгосударственном уровне. Культура помогает поддерживать и сохранять человеческие отношения.
Ъ: Русский музей ведет большую выставочную деятельность как в России, так и за рубежом. Организация даже одной выставки требует колоссальных усилий. Какова основная задача международных выставок? Какое место в планах музея занимает Италия?
В.Г.: Вообще одна из задач Русского музея — преодолеть незнание реальной истории российского художественного искусства. Складывается впечатление, что литературу и музыку знают гораздо лучше. За последние восемь лет было очень много выставок, в которых мы либо участвовали, либо делали полностью самостоятельно. Мы давно уже делаем международные перекрестные программы.
Проведение выставок за границей — это очень дорогое удовольствие. Это сотни тысяч или даже миллионы евро. Хорошо бы, чтобы была более существенная государственная поддержка. У нас не всегда хватает средств, чтобы делать собственные выставки за рубежом. Личные связи очень помогают.
50% нашей выставочной деятельности — это Италия. Можно сказать, что для нас каждый год — год Италии. В декабре, в преддверии открытия «Русских сезонов», мы открыли выставку в Болонье «Революция. От Шагала к Малевичу, от Репина к Кандинскому». К сегодняшнему дню ее посетили около 60 тыс. человек.
Ъ: В этом году Русский музей отмечает свое 120-летие. Не секрет, что развитие русского искусства XVIII–XIX веков неразрывно связано с Италией. Расскажите, пожалуйста, подробнее об этих связях.
В.Г.: 19 марта 2018 года Русский музей отметил свое 120-летие. В 2020 году будет 125 лет со дня основания — с того момента, как император Николай II подписал указ об учреждении Русского музея. Открытие было связано с приобретением двух картин — «Фрина на празднике Посейдона в Элевзине» Генриха Семирадского и «Николай Мирликийский освобождает трех невинно осужденных» Ильи Репина.
Русский музей — музей монотипа, где собраны все жанры, периоды, школы и течения русского искусства. Таких музеев не очень много в Европе. Он создавался именно как музей русского искусства. В музее собраны не только работы российских художников, но и иностранцев, которые работали в России. Наша коллекция — самая большая в мире коллекция национального русского искусства. Она в четыре раза больше, чем моя любимая коллекция Третьяковской галереи. В ней чуть более 400 тыс. экспонатов.
Взаимодействие с европейским искусством началось в эпоху Петра Первого — российского глобалиста, если так можно выразиться. До этого русское искусство было очень закрыто, что, с одной стороны, позволяло ему быть самобытным, но с другой — приводило к некоторой изоляции. Живопись была представлена только иконописью. Все русские художники конца XVIII века были либо иконописцами, либо выходцами из семей иконописцев. Как вся русская литература вышла из гоголевской шинели, так русская живопись вышла из иконописи. В русской живописи не существовало иерархии жанров (пейзаж, портрет, групповая композиция), а скульптура в церкви была вообще запрещена. Это была очень строгая школа, но русские художники очень быстро догнали своих европейских учителей. С эпохи Петра, с его преобразований все начинает выравниваться. Кардинально изменилось искусство как социальный феномен и его роль в жизни общества.
Коллекция музея, особенно XVIII-XIX век,— это Италия на 80%. Почти все русские художники, которые оканчивали Императорскую академию художеств, благодаря Обществу поощрения художеств отправлялись в Италию. Благодаря великолепной итальянской школе мастерства, связанной с античным искусством, с искусством эпохи Возрождения, наши художники очень быстро сравнялись с итальянскими и вообще европейскими.
Мы связаны с Италией огромным количеством незримых нитей. Для многих художников она стала второй родиной. Это и Орест Кипренский, который принял католицизм и похоронен в Риме, где в одном из соборов замурован его прах; это и Карл Брюллов, который католицизм не принял, но тоже много лет прожил в Италии. Там он и похоронен. У нас только что закрылась выставка «Генрих Семирадский и колония русских художников в Риме». Все эти художники, безусловно, очень любили Россию, но из Италии им ее любить было как-то комфортнее. Многие там остались и похоронены.
Ъ: Организуя выставки за границей, ощущаете ли вы разницу аудиторий?
В.Г.: Да, безусловно. Вот, например, недавно мы открыли для Испании Павла Филонова. Это один из наименее известных художников авангарда. Его картины очень драматичны, они вырастают из атомов. Он пришелся очень по душе местной публике. Это выставка была представлена в нескольких странах, но самый сильный отклик получился в Испании. Во Франции и Германии отзывы были немного другими.
Испанский зритель вообще очень благодарный. Для него одинаково интересна и выставка «Династия Романовых», и «Соцреализм». Их совсем не пугают портреты Ленина и Сталина. У них были свои трудности.
Итальянская душа настольно широка, что она принимает все. Итальянскую публику трудно удивить чем-то — она достаточно искушена. В искусстве ее не удивишь. Когда мы организуем выставки, мы, как правило, предварительно обсуждаем, что интересно нашим партнерам, что нам. Интересуются не только авангардом, но и классическим искусством, хотя авангард преобладал какое-то время, особенно после перестройки.
Ъ: На сайте Русского музея перечислены друзья музея, попечители и меценаты. Насколько их поддержка принципиальна для музея?
В.Г.: Русские музеи сейчас переживают то, что американские музеи пережили примерно пятьдесят лет назад, когда государство сказало, что денег нет, и предложило зарабатывать самим. Сегодня в Америке почти нет государственных музеев. А мы здесь просто возвращаемся к нашим традициям. В плане меценатства Россия XIX века была «впереди планеты всей». Поразительные примеры: Русский музеум П. П. Свиньина в Санкт-Петербурге; коллекция выходца из семьи костромских торговцев В. А. Кокорева; купец из Иванова Д. Г. Бурыгин, который передал городу свою коллекцию, писал, что фабрика — это для бизнеса, а музей — для души.
Искусство нельзя выпихивать на рынок. Мы потеряем больше. Нам удается поддерживать финансирование пятьдесят на пятьдесят. Половину дает государство, половину мы зарабатываем сами: входные билеты, сувенирная и альбомная продукция, какие-то сервисные услуги. Притом что мы стараемся не повышать цены на входные билеты. Тем не менее, очень многие наши проекты мы бы не сумели осуществить, если бы не поддержка меценатов и попечителей. Так, практически все наши 200 виртуальных филиалов были открыты на внебюджетные средства.
У музея много друзей, но, поскольку мы ориентированы на русское искусство, нам труднее привлекать партнеров из-за границы, чем, скажем, Эрмитажу или Пушкинскому музею. Поэтому мы в основном ищем партнеров в России. Однако у нас есть надежные партнеры, которые нам сильно помогают. Это и «АФК Система», и ВТБ, и «Новатэк», и Сбербанк, и многие другие. Они нас поддерживали в самые непростые времена и продолжают помогать.
В Италии у нас также много друзей, которые нас поддерживают. Это и частные лица, и организации. Один из наших больших спонсоров — банк «Интеза». Крупное начинание последнего времени, в котором банк очень активно участвует,— фестиваль «Императорские сады». Уже проведены фестивали, посвященные садам Франции и Италии. В этом году фестиваль будет посвящен Летнему саду.
Ъ: Что нового происходит в музее и какие наиболее значимые достижения последнего времени вы можете назвать?
В.Г.: Я радуюсь тому, что мы сумели воспользоваться теми возможностями и свободами, которые открылись в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Это было такое коллективное творчество. Несмотря на то, что время было очень тяжелое, мы начали расширяться. Сложилась замечательная команда специалистов. Сейчас в комплекс Русского музея входит шестнадцать дворцов и зданий.
Буквально в эти дни завершается процесс выезда Центральной Военно-Морской библиотеки в Михайловском замке. Освобождаются роскошные залы: Воскресенский, Тронный, Гербовый; Театр Павла I.
Один из самых интересных наших филиалов мы открыли в Малаге три года назад, где сейчас создан туристический кластер. Город посещают миллионы людей в год. Наш филиал уже посетили свыше 350 тыс. человек. По посещаемости мы почти догнали филиал Центра Помпиду, который был открыт там же примерно в то же время.
Музей должен меняться. Благодаря новым цифровым технологиям мы смогли открыть виртуальные филиалы: в России, в ближнем зарубежье и за рубежом. Нашим виртуальным музеям не нужен блеск денег, не нужен блеск антуража. Нужен только блеск в глазах. Когда есть блеск в глазах — все двигается.