Павел Пепперштейн
Фото: Павел Смертин, Коммерсантъ
На монтаже выставки в залах Мультимедиа Арт Музея Павел Пепперштейн внезапно решил нарисовать некоторых персонажей своей пражской саги прямо на стенах — между развешанными в ряд акварелями и коллажами для книги. Отрываясь от работы, он ответил на несколько вопросов Weekend
Вы были абсолютно свободны в выборе пражских маршрутов?
Я получал какие-то пожелания от Louis Vuitton, что им хотелось бы вот это или это, и старался их учитывать.
Но вы же все равно рассказываете свою историю, ведь с Прагой у вас связано так много воспоминаний?
Конечно, вне зависимости от того, какие изображаются конкретные места, история сугубо субъективная, тут отражено личное восприятие города. Но это не только воспоминания — большую часть рисунков для книги я рисовал там, находясь в Праге. Это свободный трип, смесь воспоминаний и актуальных впечатлений.
Какие места в Праге вы любите больше всего?
Таких мест много. Я очень люблю Влтаву, бродить вдоль реки, люблю пражские мосты. Люблю пражские парки: Стромовку, Петршинский холм, розгледну — башню на вершине Петршинского холма. В прежние годы, когда было мало туристов и центр Праги был достаточно пустынным, я очень любил еврейский район, старое еврейское кладбище, старые синагоги. Сейчас все, конечно, забито людьми — при этом сами эти места не стали менее прекрасными и менее мистическими, но эту красоту и этот мистицизм стало труднее воспринять. Но туристическая толпа протекает только по каким-то маршрутам в центре, а в целом огромные пространства Праги вокруг остаются, к счастью, не захваченными туристами, и там очень приятно бродить — я люблю меланхолические окраины. В моей молодости мы жили в Нуслях — это район, известный, в частности, благодаря Гашеку, там жил Швейк. Нусле — район прямо под Вышеградом, а Вышеград — это зачаток Праги, именно там было произнесено знаменитое пророчество королевны Либуше, когда она стояла на краю Вышеградской скалы и сказала: «Вижу град, чья слава небес достигает». Вот под этой скалой мы и жили: папа, его жена Милена, бабушка — вся наша семья. Мы жили на Яромировой улице: в районе Нусле, поскольку его застройка относится к самому концу XIX — началу XX века, времени ревивализма, возрождения славянского самосознания, все улицы названы славянскими именами. Так вот мы жили на Яромировой под мостом. Тогда это был мост Готвальда, автострада — он пользовался печальной репутацией «моста самоубийц», и в те годы (сейчас это стало невозможно, потому что построили специальные заграждения) оправдывал свое название: часто, возвращаясь домой, я видел силуэты, обведенные мелом на асфальте, и полицейские и медицинские машины.
То есть Прага оправдывала свою репутацию?
Вполне. Прага — город меланхолический, в нем людей посещает как состояние пронзительного счастья, так и состояние пронзительной печали и безысходности. Что, конечно, нашло свое отражение в литературе — у тех же Кафки, Майринка.
Мне показалось, что в этой пражской сюите вы возвращаетесь к своей совсем ранней, практически детской манере рисования, в которой было так много от вашего отца. Это сознательный прием?
Да, сознательно и во многом связано с тем, что мое восприятие Праги сложилось в том возрасте, когда я вот так вот рисовал. Отчасти это о современной Праге, отчасти — возврат в ту Прагу, где я оказался в первый раз в 14 лет и оставался до 18–19 (не могу сказать, что постоянно жил, скорее курсировал между Москвой и Прагой, проводя половину времени в Праге, половину — под Москвой, под Переделкино).
Вы уже показывали отцу эти работы?
На самом деле нет. Он увидит их уже в виде книжки. Очень хотелось бы верить, что ему понравится.
