На Исторической сцене Большого театра вышел новый «Бал-маскарад» Верди (режиссер Давиде Ливерморе, дирижер Джакомо Сагрипанти). Добрую половину времени на сцене висит огромный портрет условного американского президента на фоне звездно-полосатого флага, что придает спектаклю игриво-двусмысленное общественное звучание, в то время как собственно музыкальное уходит на второй план, считает Юлия Бедерова.
Массовые митинги против Сержа Саргсяна на улицах Еревана вчера плавно перетекли в народные гуляния
Фото: Дамир Юсупов, Коммерсантъ
Последнее, кажется, о чем думали постановщики, так это о том, чтобы придать премьере зычный социальный пафос. Спектакль по сути декоративен и устроен в жанре развлекательного театрального шоу. Режиссера туринского театра Баретти Давиде Ливерморе, судя по текстам в традиционно великолепном буклете, больше занимала интрига переноса на вердиевскую сцену эстетики кинематографического нуара. Но на фоне нынешних антиамериканских настроений перенос действия в Америку 1950-х может показаться если не пощечиной общественному вкусу, то этаким похлопыванием по плечу: дескать, ну-ну, сейчас научим вас заокеанских партнеров любить. В течение трех широкомасштабных актов публику заставляют то и дело любоваться флагом и портретом и, замирая от страха, сочувствовать воображаемому президенту Штатов, геройски благородному, ужасно обаятельному и невинноубиенному в финале.
На самом деле метод переноса времени-места-действия, официально революционный для оперного театра со времен 1970-х, здесь у Верди зашит в саму партитуру с ее детективной историей создания. Дело в том, что для неаполитанского театра Сан-Карло Верди сочинял историю об убийстве шведского короля Густава III — кузена Екатерины II, просвещенного монарха, литератора и театрала, на счету которого два государственных переворота и немало реформ: в числе прочего он отобрал полномочия у парламента, провозгласил свободы слова и вероисповедания, а также учредил Шведскую академию (она-то и присуждает Нобелевские премии сегодня), Королевский театр и Королевскую оперу, где на балу в 1792 году и был убит не простившими ему реформ, побед и обаяния оппонентами.
Итальянская цензура запретила Верди убивать на сцене европейского монарха. В результате переделок, когда действие «Бала» пытались перенести то к древним кельтам, то в Померанию XVI века, драматическая коллизия в конце концов прописалась в колониальном Бостоне (он представлялся авторам примерно столь же отчетливо, как тоже обсуждавшийся «Кавказ»), главный герой стал губернатором, а либреттист Антонио Сомма, обработавший для Верди сюжет Эжена Скриба, в знак протеста снял свое имя с афиш.
В последние сто лет редко когда героев вердиевской оперы так и оставляют в Новом Свете: чаще всего постановщики логичным образом возвращались к первоначальной географии. Однако Давиде Ливерморе предпочел верность не духу, но букве партитуры. Параллельно он усмотрел в «Бале» хичкоковский саспенс и в соответствующем ключе устроил декорации и видеоряд с глазеющими на нас с экрана птицами и змеями. И тут у него вдруг получился не столько нуар 50-х, сколько криминальный боевик в духе фильмов 80–90-х, где вся интрига разворачивается вокруг спасения жизни американского президента — от «Абсолютной власти» до «Дня независимости».
Что до музыкальной стороны дела, она не так эффектна и в целом играет в этом триллере роль второго плана. Голоса то слабо различимы из зала (гибкий, мягкий, но небольшой для такой сцены вокал Джорджио Берруджи в роли Ричарда-Густава), то крикливы (как пение Оксаны Дыки—Амелии с резким тембром и неточной интонацией), то одиноки (как аккуратная роль Владимира Стоянова—Ренато или лучистые колоратуры Нины Минасян—Оскара). Баланс покачивается, как самолет во время ветреной посадки, не все, что нужно, звучит вместе, и Сагрипанти ведет «Бал» с какой-то тихой покорностью судьбе из фильмов-катастроф.
Спектакль в это время кокетничает, развлекает интонацией блокбастера, декорации вертятся на поворотном круге, глаза колдуньи Ульрики (Нади Крастевой), здесь — гипнотизерши в ночном клубе, пугают электрическим огнем. А человеческая драма отзывается на экране драмой животных: птицы и змеи, кажется, наблюдают за героями с живым участием. И это, возможно, несознательно, но точно описывает актуальный тип отношений публики с театром, когда опера — дело странное, непонятное и забавное вроде террариума, дендрария или дельфинария. Экскурсия туда может быть занимательна, а может — чуточку опасна. Мало ли, еще съест кто-нибудь. Или как тут — заставит внезапно присягнуть американскому президенту.