В Opera Bastille состоялось одно из главных событий парижского музыкального сезона — французская премьера оперы Гектора Берлиоза «Бенвенуто Челлини» в постановке британского кинорежиссера Терри Гиллиама и под управлением музыкального руководителя Парижской оперы Филиппа Жордана. Из Парижа — Мария Сидельникова.
Гиллиам взял самое народное из художественных средств — карнавал — и превратил «Челлини» в разудалую пляшущую фантасмагорию
Фото: Agathe Poupeney/Opera national de paris
77-летний Терри Гиллиам в опере уже не новичок. Режиссер дебютировал в 2011 году в Английской национальной опере с «Осуждением Фауста» Гектора Берлиоза, а спустя три года там же поставил «Бенвенуто Челлини» того же Берлиоза. Феерическая премьера наделала шума в Лондоне, Амстердаме и Риме, поэтому Париж с нетерпением дожидался своего часа.
Интриговал и выбор. «Челлини» — опера сложной судьбы. Условно биографическая история прославленного флорентийского скульптора XVI века, кутилы, фантазера и пройдохи, получившего заказ от папы Климента VII на отливку статуи Персея и разрывающегося между долгом, соперниками и страстью к дочери папского казначея Терезе, в 1838 году обернулась для Берлиоза провалом. Музыку молодого композитора сочли слишком эксцентричной, немелодичной, либретто — вульгарным. Оперу сняли с репертуара, в новой редакции она вновь явилась на сцену лишь много лет спустя.
У «варяга»-Гиллиама отношение к оперному искусству довольно утилитарное. Публика, говорит режиссер, стала чересчур снобской, платит деньги и умирает со скуки, хотя должна веселиться, ведь опера — это не для элит, а для народа. Поэтому Гиллиам взял самое народное из художественных средств — карнавал — и превратил весь первый акт «Челлини» в разудалую пляшущую фантасмагорию. По щелчку хлыста на головы зрителям сыплется мишура, зал наводняют циркачи, акробаты, факиры, гигантские куклы и маски. Вся эта свистопляска «жирного вторника» переносится на сцену и мельтешит там, выступая этаким коллективным антагонистом повсеместному ханжеству.
Рим у Гиллиама черно-белый, как темницы Пиранези, католичество карикатурно и плакатно, а в адрес клириков во главе с папой римским режиссер не жалеет саркастических шпилек. Чего стоит ключевая сцена спектакля — явление Климента VII в мастерскую скульптора для ревизии. Понтифик выезжает на многоступенчатой лестнице, упрятанный в богатую скорлупу, из которой в итоге вылупляется тощенькое существо с бороденкой, то и дело норовящее приложить свои персты к упругим глиняным ягодицам будущего Персея. В мастерстве выстраивать кадр и накладывать на него звук Терри Гиллиаму не откажешь. Второй акт открывается сценой в мастерской; огонь в печах только-только начинает заниматься, и доносящийся откуда-то из глубины сцены хор словно раздувает его. Режиссер здорово монтирует интимное с массовым, крупные планы чередует с общими, уверенно держит ритм спектакля и, кажется, чувствует себя увереннее и свободнее с хором (отличная работа артистов Парижской оперы), чем с солистами.
Кастинг, к разочарованию французских меломанов, получился слишком международным. Акценты американского тенора Джона Осборна (Челлини), южноафриканской сопрано Претти Йенде (Тереза) и итальянского баса Маурицио Мураро (Бальдуччи, отец Терезы) занимали рецензентов едва ли не больше, чем вокальные и театральные возможности этих вполне звездных исполнителей. Не стал героем парижской премьеры и Филипп Жордан. Оркестр под его управлением звучал с безукоризненной гладкостью — минимум конфликта, никаких пороков. Интеллигентный, услужливый музыкальный фон, подходящий скорее балетному, а не оперному спектаклю.
Заданному тону фарса Гиллиам был верен до конца. Творческие неудачи и сомнения, которые терзали и Челлини, и Берлиоза, а теперь не отпускают и режиссера (многолетняя эпопея со съемками «Человека, который убил Дон Кихота» в общем-то не что иное, как статуя Персея, которую автор все никак не осилит), он тщательно прячет под маской скомороха, и заглядывать под нее нет никакой нужды. Что ж, Гиллиам по крайней мере честен: обещал сделать из «Бенвенуто Челлини» шоу без покушений на глубину смыслов и всевозможные «измы» — и исправно сделал.