16 марта президент России Владимир Путин в Санкт-Петербурге посетил Национальный исследовательский центр имени Алмазова, изучил идущий в нем процесс редактирования генов и в последние часы перед днем тишины провел громкое совещание по вопросам здравоохранения, на котором, отмечает специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников, настаивал, что граждане имеют право подавать на врачей в суд, но не имеют права отказываться от профессиональных осмотров, а также увлекался идеей медицинского туризма в России и обещал помочь с логопедами.
Президент России Владимир Путин (второй слева), заместитель председателя Правительства России Олга Голодец (вторая справа) и генеральный директор Национального медицинского исследовательского центра имени В.А. Алмазова Евгений Шляхто (справа)
Фото: Дмитрий Азаров, Коммерсантъ / купить фото
На 18-м этаже Национального медицинского исследовательского центра имени Алмазова занимались на первый взгляд рискованными экспериментами. Дело в том, что на стенде у входа в лабораторию я прочитал: «Разработка новых подходов к лечению с применением редактирования генома».
В лаборатории я спросил младшего научного сотрудника Людмилу Васильеву, настолько обаятельную молодую женщину, что ее пациентам, в том числе будущим, можно было начинать завидовать прямо сейчас: как это понимать — редактирование генома? Практикуется вмешательство в ДНК? Но это же!..
Она убеждала меня, что по крайней мере в случае с ней все не так. Она занимается проектом исследования сахарного диабета, который возникает у женщин в период беременности, а потом, как правило, проходит — вместе с беременностью. Но тут главное — понять, не остается ли диабет у ребенка. С этой целью в центре берут на исследования клетки пуповины.
Я представил себе пуповину и был, можно сказать, неприятно изумлен. Разве пуповина является частью ребенка?
— Да,— невозмутимо подтвердила Людмила Васильевна.— Так считается.
— Но она же, как бы сказать… Общая…
— А считается, что его,— пожала она плечами.
Я тогда решил, что ну ладно, не моего это, в конце концов, ума дело.
Она все-таки обратила внимание на мое замешательство и добавила:
— Если так считают, то, понимаете, я не могу и не буду сейчас это оспаривать! Давайте будем считать, что пуповина принадлежит ребенку, а не матери, и все!
Слава богу, я почувствовал хотя бы ее внутреннее несогласие с общепринятым консервативным мнением по этому вопросу.
— Потом клетки, которые забрали из пуповины, выращиваются нами в клеточную культуру, чтобы их было много, и их замораживают в жидком азоте,— продолжила Людмила Васильевна.— А я потом размораживаю и оцениваю экспрессию генов… Многие из них исследованы в мире науки… А некоторые ведь нет...
— А с какой целью интересуетесь? — спрашивал я.
Я не допускал и мысли, глядя на нее, что с целью кандидатской, которая перейдет в докторскую… Нет, Людмила Васильевна не производила такого впечатления. То есть она, конечно, производила впечатление человека, способного и на то, и на другое… В общем, ладно…
— И что, прямо-таки вмешиваетесь в ДНК? — спросил я о главном, что теперь уже просто мучило меня.
— Ни в коем случае! — испугалась, кажется, она.— Просто выясняем, как лучше скорректировать лечение!
Она подумала и вдруг вымолвила:
— То есть, может, кто-то что-то и делает… Но, мне кажется, пока на людях-то рано.
А вот впечатление человека, которому жалко людей, она точно производила.
Но я же своими глазами видел пункт о редактировании генома, причем явно что человека! И я подошел к коллеге Людмилы Васильевой, научному сотруднику Института перинатологии и педиатрии Центра имени Алмазова Олесе Мельник.
— Мы занимаемся детскими патологиями,— пожала она плечами.— Я узнаю семейную историю ребенка, забираю кровь…
— Что вы делаете? — машинально переспросил я.
— Да,— кивнула она,— и не только у ребенка, а и у всех доступных родственников! От кого пришла мутация — от папы или от мамы?
— И от кого же? — увлекался я.
— Бывает и от того, и от другого,— вздохнула она.— Патогенная мутация, что поделаешь… А бывает, что родители — клинически здоровые люди, но носят в себе мутации.
Мне показалось, что это наиболее подлый вариант по отношению к ребенку.
— Бывают,— продолжала Олеся Мельник,— очень редкие случаи. Недавно поступил мальчик с эндокринологическим синдромом Олгроува. Моногенное заболевание, сами понимаете… Полное отсутствие слез.
— Совсем? — я даже не поверил.
— Не плачет с рождения,— подтвердила она.— Представляете? Вообще ни одной слезинки. Плюс халазия кардии… Понимаете?
Я, кажется, только начинал.
— Патология пищевода,— продолжала Олеся Мельник.— Они начинают худеть… Манифестируют в пубертате…
Я только представил себе: не плачут и худеют. Кто-то, может, и дорого дал бы за такое. Но на самом деле заболевание, я осознавал, страшное.
— И как помочь?
— С помощью гормональных препаратов только стабилизируем. Вылечить пока невозможно. Это же генетическое заболевание,— вздохнула Олеся Мельник.
Я и сам готов был расплакаться. И уже и сам был готов вмешаться, черт возьми, в эту ДНК… Оно того, я видел, стоило.
Но тут пришел Владимир Путин, и я вздохнул с облегчением. Теперь было кому и без меня вступиться за маленьких.
Президента сопровождал директор центра Евгений Шляхто. Он признался Владимиру Путину, что в последнее время много и правда странного происходит, особенно в южных районах страны.
— Понимаете,— по-моему, решившись на что-то, рассказал он президенту,— формирование пола порой весьма настораживает. То есть вот рождается ребенок. По фенотипу девочка, а по генетике — мальчик!
Я жаждал продолжения этой истории, важно было понять, кто же он на самом деле. Но Евгений Шляхто, кажется, вдруг полностью охладел к этой теме.
— Стволовые клетки тестируем! — вот о чем он теперь говорил.— Сообщаем, что для человека лучше: спортом заниматься или в шахматы играть… Ну и не только…
Он как раз подошел к тому самому стенду.
— Редактируем помаленьку, Владимир Владимирович…— туманно, казалось, пробормотал директор.— Т-лимфоцит вот отредактировали…
— А в Новосибирске разве уже не сделали это? — прищурился Владимир Путин.
— Если вы Biocad имеете в виду…— немного, по-моему, обиженно произнес он.— То мы первые. Они только через год обещали в клинику выйти… А мы — уже…
— Впечатляет…— успокоил его президент.
Директор кивнул. Он и сам был впечатлен, по-моему, собственными словами.
Владимир Путин зашел в лабораторию и увидел двух девушек, с которыми я только что разговаривал:
— Вмешиваетесь в ДНК? — прямо спросил он их.
По крайней мере одна зарделась.
— Думают об этом…— поощрительно произнес директор.
Теперь он уже рассказывал президенту, из каких клеток можно получать стволовые и как из стволовых — любые.
— То есть,— понимал Владимир Путин,— у человека есть все, надо только убрать все лишнее!..
— Честно говоря,— вдруг решился директор,— чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что организм наш очень просто устроен!..
— Опасный подход! — неожиданно произнес кто-то, по-моему, из подчиненных за его спиной. Директор оглянулся, но поди ты… Люди тут встречали его уже одними доброжелательными и терпеливыми улыбками.
Евгений Шляхто продолжал рассказывать. Он говорил о том, что в последнее время появилось слишком много пациентов с патологией аорты.
— И мы выяснили,— объяснял он,— что есть ген Ночь, который отвечает за ее расширение (при этом гена День, который отвечает за сужение, по-моему, как назло не существует.— А. К.). И сразу делаем теперь операцию!
— То есть оперируете еще до того, как возникла проблема? — переспросил Владимир Путин.
— Конечно! — воскликнул Евгений Шляхто.
— Сложное решение…— проговорил Владимир Путин.— Вроде ничего нет, а надо оперировать…
Он, судя по всему, примерял эту ситуацию на себя сейчас. А может, и нет.
— Для нас никакой сложности! — Евгений Шляхто казался, на мой взгляд, чересчур беззаботным.
— Для пациента,— добавил президент.
Директор смотрел на президента, по-моему, с некоторым сомнением: такая логика давалась ему с трудом. Все ведь очень просто: если есть необходимость — надо оперировать. И разве он был не прав?
На первом этаже здания Владимира Путина ждали прилетевшие в основном из Москвы главврачи и гендиректора крупнейших клиник и медицинских центров страны. Совещание получилось длинным, шло дольше двух часов. Да как же иначе, если господин Путин без конца демонстрировал какую-то неправдоподобную осведомленность во всем, о чем они ему только пытались рассказать.
Вот только начинали жаловаться на нехватку логопедов для клиник, как он кивал:
— Конечно, логопедов же готовят в педвузах, они работают со здоровыми людьми, а вы говорите о детях с нарушениями здоровья, в том числе психическими!
Леонид Рошаль представил президенту Национальную медицинскую палату, которую сам и возглавляет: за этим столом, по словам господина Рошаля, сидели два его заместителя, а рядовых членов и вовсе, видимо, было тут больше, чем всех остальных.
Леонид Рошаль в свое время сам и придумал эту организацию, так что темперамент в рассказе о темпах ее развития был ясен.
Леонид Рошаль при этом обрушился с беспощадной критикой на министра финансов Антона Силуанова, которого несколько раз упрямо назвал «Силуяновым» (ох, подозреваю, не случайно).
По мнению Леонида Рошаля, министр финансов изо всех сил вредит медицине, пытаясь минимизировать процесс увеличения трат на нее. Так, сейчас предлагается увеличить до 5% расходы на здравоохранение, но господин Рошаль подозревает, что «Силуянов» постарается снизить эту цифру по крайней мере до 2,6%…
Увы, господина Силуанова тут не было, так что цифру 2,6 Леонид Рошаль, скорее всего, из великодушия еще и завышал…
Потом он подверг резкой критике непосредственно пациентов.
— Лечим мы,— заявил он,— не хуже…
Я ждал продолжения фразы: чем где? Чем в Мюнхене? Интересно было послушать.
— Чем раньше! — закончил он.— И даже с каждым годом лучше! А жалобы растут! И число уголовных дел увеличивается!.. А почему?
И он вспомнил, например, «знаменитое дело Мисюриной, получившей два года».
— Вы думаете, их (адвокатов.— А. К.) два года волновали?! — негодовал Леонид Рошаль.— Они требовали 17 млн руб. выплатить, вот что!
Он констатировал:
— Сегодня опасно быть доктором! Нужно вернуться к практике гетерогенных медицинских ошибок и принять закон о защите врачей!
Мне-то как раз нравилось, что над врачами и их делами висит сейчас угроза уголовной ответственности, если что, а не как раньше, но Леонид Рошаль не мог и не намерен был с этим мириться. Он пообещал, что доктора и впредь будут делать все от них зависящее, чтобы спасать жизни людей, «если всех не пересажают, конечно»!
— Всех, как говорится, не пересажают! — засмеялся господин Путин, пытаясь успокоить господина Рошаля, но это были не те слова для такого.
— Не надо никого ругать,— предложил Владимир Путин,— в правительстве нет врагов! (Да и обзываться «Силуяновым» тоже не стоило, хоть и понятно было по-человечески.— А. К.) Это все вопрос счета, и уверяю вас, мы считали…
И президент убеждал доктора, что даже больше 5% получится, а в прошлом году уже было плюс три, два… («Мы столько сами между собой ругались и спорили по этому поводу в прошлом году, можете мне поверить…»)
Вступился господин Путин и за совсем уж простых людей:
— Не сердитесь ни на кого! — ласково и даже нежно упрашивал он Леонида Рошаля.— Раньше, когда не было ничего, думали: ну и хорошо, ну и не надо! А как только люди начинают понимать, что есть другая жизнь и другие возможности, они начинают думать, что может быть с ними завтра! Наподают в суд… И это законные требования граждан!..
Но все-таки Леонид Рошаль сидел, я видел, с обиженным видом, и врачи страны должны быть ему за этот вид, без сомнения, благодарны.
А я думал о том, что, в конце концов, врач тоже в какой-то момент, и даже в любой, может стать пациентом (вряд ли наоборот).
Наконец, кто-то же должен был сказать здесь о том, что вообще-то происходит, и вот один из главврачей и сказал:
— То, что в последние часы сложного политического момента вы, Владимир Владимирович, встречаетесь с нами, о многом говорит!
Это и правда говорило о многом. Господин Путин завершал кампанию в родном Петербурге подробнейшим разговором о здоровье людей. Господи, разве что-то могло быть прекраснее и выше этого?!
Сам Владимир Путин сначала отвечал, что он по плану встречался уже и с учителями, и с машиностроителями, да и со всеми остальными, потом добавил туманную фразу о том, что «нам никуда не деться от внутриполитического календаря», а затем вдруг просто и слишком откровенно произнес:
— И надо формировать задачи на ближайшие шесть лет.
Сомнений в том, что произойдет на следующий день, 18 марта, у него почему-то не было.
Но, по-моему, все-таки остаются еще какие-то формальности, которые предстоит оформить.
Между тем Владимир Путин уже, как мне показалось, сильно увлекся идеей «медицинского туризма в нашу страну», изложенной одним из выступавших. Идея и в самом деле была сладкой: вроде бы, по мнению по крайней мере присутствующих, все уже собрались ехать к нам лечиться, оставалось только открыть двери для этих людей со всей Европы, да ладно — мира…
Но еще больше президент заинтересовался соображением другого докладчика о необходимости продвижения закона о йодированной соли.
— По крайней мере 30% населения живет в зоне ее дефицита! — убеждал докладчик.— Надо срочно принять закон! Не исключаются трудности в прохождении закона через Госдуму, поэтому просим помощи!
И тут ведь докладчику опять не удалось рассказать ничего нового Владимиру Путину.
— Да,— кивнул он,— я знаю, Иван Иваныч занимается (я даже растерялся, кто такой Иван Иваныч, которого знают, по-моему, все тут, кроме меня. Потом выяснилось: Дедов, конечно…— А. К.), но закон был подготовлен еще в 2013 году! В 2013-м! Но из-за позиции промышленности, что это все резко удорожит производство, он был заблокирован. (Оказывается, это совсем несложно сделать, и тут уж никто, включая президента, повлиять не может, если промышленность против.— А. К.)
И господин Путин добавил, что законопроект о йодированной соли слишком важен для страны сейчас, чтобы взять и снова забыть о нем:
— Большинство живет ведь не у моря! — с явным сожалением вздохнул Владимир Путин.
Тем более хорошо президент оказался знаком с идеей профосмотров граждан, с которой выступил еще один участник совещания.
— Я и в послании об этом сказал,— кивнул президент.— Мы даже о термине долго спорили! Не «диспансеризация» ведь! Разница есть!..
Я уже догадывался, что принципиальная.
— Но важно, что делать после этого! — воскликнул Владимир Путин.— Ну выявили — и что? Система должна быть готова! А это отдельная песня!
Он стал говорить, что для этого нужно финансирование, но вдруг осекся, и поглядел на Леонида Рошаля, и кивнул в его сторону:
— Всю плешь мне проел про это финансирование! Я уже боюсь его! Думаем об этом!.. Мы год почти работали над гражданской частью послания! (Вот как это теперь называется! — А. К.) Там все позиции, считанные до десятков тысяч рублей! Ни одного лишнего слова!
Ильдар Хайруллин из Казани, главврач Республиканского онкологического диспансера, нашел между тем неоспоримые плюсы в онкологии:
— Онкология,— сказал он,— является драйвером развития здравоохранения!
Владимир Путин категорически поддержал идею о том, что родители ни в коем случае не должны возражать против вакцинации детей (докладчик сообщил, что это «вопрос безопасности всей страны»).
— Конечно! — согласился Владимир Путин.— Возможно даже принятие административного решения! Нужно людям разъяснять, что вакцинация необходима!..
Он, впрочем, нашел в себе силы оговориться, что «есть случаи, когда вакцинация приводит к нежелательным последствиям».
В конце концов президент резюмировал:
— Медицина сложная стала! Это не то что таблетку разломать пополам: одну половину дать от головы, а вторую — от боли в животе!..
Вряд ли это было именно то, с чем стоило идти на следующие шесть лет.
А чего. Согласились.