В галерее «Ковчег», что теперь помещается в Трубниковском переулке, открылась выставка «Крепость»: кураторы Сергей Сафронов и Игорь Чувилин вместе с десятками советских и постсоветских художников агитируют против трезвого образа жизни. Устояла Анна Толстова.
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Взгляд входящего в «Ковчег» упирается в серию иллюстраций-фантазий Кирилла Мамонова к бессмертной поэме «Москва—Петушки», но на этом литература (если не считать пары презабавных писем из собрания художнического семейства Голицыных, невольно свидетельствующих в пользу, что называется, глубины анализа и широты обобщений Венедикта Ерофеева) заканчивается. Жаждущие непременно припасть к живительному источнику русской словесности могут посетить литературно-философские «Пьяные чтения», сопровождающие выставку. Остальным же придется довольствоваться собственным стихийно-философским опытом в отношении предмета, осматривая экспозицию под лихой саундтрек ирландского панка Шейна Макгоуэна. До тех пор, пока они не почувствуют, что «Стулья наклонились», как гласит концептуально-экспрессионистский коллаж Магомеда Кажлаева. И пусть несколько антиалкогольных карикатур эпохи НЭПа, взятых ради виртуозности графики Герасима Эфроса, не смущают почтеннейшую публику: выставка беззастенчиво прославляет «блаженнейшее время в жизни моего народа — время от открытия и до закрытия магазинов», а также все, что связано с этим блаженством.
Блаженство отливается в форму благородных граненых рюмок Дмитрия Митрохина, тяжелых пивных кружек Игоря Ермолаева и пластиковых стаканчиков Александра Погоржельского. Блаженство разливается по бутылкам, писанным Юрием Васнецовым, Юрием Шабельниковым и многими другими или же непосредственно расписанным Иваном Ефремовым и Евгением Расторгуевым. Блаженство производится на массандровских винзаводах, воспетых в акварелях Георгия Ечеистова, но может быть изготовлено и с помощью самодельного самогонного аппарата из коллекции народного дизайна Владимира Архипова. И вот уже в чистой, вибрирующей сложными багряными тонами абстракции «Малинового рая» Магомеда Кажлаева невольно чувствуются кларетные оттенки.
Блаженство настигает человека на сельском празднике Нины Симонович-Ефимовой и на еврейской свадьбе Менделя Горшмана, в «ресторане» Арсения Шульца и в «кафе» — парижском у Александры Кольцовой-Бычковой или венецианском у Александра Шевченко, в «гаражах» Константина Сутягина и у «пивных ларьков» Кирилла Миллера. Блаженство начинается с предвкушения, когда руки дрожат и не держат «Открывалок», целую портретную галерею коих создал Семен Агроскин, и оставляет по себе печальную груду пробок, увековеченную им же. Блаженство разрешается пьяной дракой, как в почти абстрактном экспрессионизме Ирины Юдиной, но может погрузить в состояние философической меланхолии, коему покорны все возрасты и гендеры, будь то пригорюнившиеся мужички Антонины Софроновой и Ростислава Барто, скучающие девушки Михаила Рудакова и Марка Улупова или же неунывающие творческие интеллигенты Николая Ватагина.
Не обойден вниманием образ троицы, но не святой, а соображающей на троих, будь то «Три фигуры» Владимира Башлыкова, «Три стаффажа» Егора Плотникова, «Трое в дверях» Александра Максимова или три едока «Раков» Натальи Нестеровой. Затронута проблема запоя, в которую скатывается, например, оттепельный «деревенщик» Карл Фридман, друг и собутыльник Виктора Попкова. Помимо натюрморта, портрета и бытовой сцены представлен даже исторический жанр — этюдами вхутемасовца Антона Чиркова к эпическому полотну «1917», первоначально называвшемуся «Разгромом винокуренного завода в Пензе». Словом, кураторы подошли к предмету со всей обстоятельностью советского выставкома, производящего отбор на очередную тематическую выставку.
Вот только представить себе такую выставку и такой выставком, отбирающий художников не по принципу политической сознательности автора, а по художественному качеству вещи, трудновато. Впрочем, и сегодня, в условиях еще не свернутого окончательно плюрализма, «Ковчег» остается едва ли не единственной белой вороной, готовой работать со всеми — с бывшим андерграундом и с вполне официальным советским искусством, с ветеранами ВХУТЕМАСа и романтиками «левого МОСХа», с нынешними выпускниками Суриковки и Института проблем современного искусства,— исходя из одних художественных достоинств их работ. Надо заметить, алкоголическая тема вполне отвечает этому ковчеговскому принципу равенства и братства — в вытрезвителе все равны, как в бане. Кстати, о бане «Ковчег» выставки еще почему-то не сделал.