Та же травля

Происшествия в подмосковной Ивантеевке, Перми, Улан-Удэ вызвали очередную волну общественного интереса к проблеме даже не старой, а древней — подростковой агрессии. О нынешних ее формах — буллинге и кибербуллинге — “Ъ” поговорил с экспертами Людмилой Петрановской, Евгением Бунимовичем, Еленой Дозорцевой и Виктором Басюком.

РОЗА ЦВЕТКОВА

«Delete my life. 05.09.2017»

В тот день он пришел в школу в длинном черном плаще и армейских берцах. В туалете хвалился двум мальчишкам, что сегодняшний день станет лучшим в его жизни. 5 сентября 2017 года те двое стали последними, с кем разговаривал Михаил П., девятиклассник школы №1 в подмосковной Ивантеевке. Про то, что случилось потом, теперь известно в подробностях.

Любовь Калмыкова, учительница информатики, обратив внимание на странный вид сильно опоздавшего на урок Михаила, велела ему выйти из класса. И вышла следом, чтобы отвести к директору. Через несколько минут в классе услышали пронзительный женский крик и звуки, похожие на взрывы петард. Выглянув в коридор, увидели Михаила рядом с учительницей, лежавшей в луже крови. Как позже выяснится, в процессе перепалки подросток выстрелил Калмыковой в лицо из пневматического ружья, потом раз или два ударил по голове кухонным молотком. Взорвав в коридоре два самодельных взрывпакета, вошел в класс. Стал беспорядочно палить по окнам. Среди одноклассников началась паника, некоторые из ребят, укрывшиеся было в подсобке, попытались сбежать, выпрыгнув со второго этажа. В результате три школьника получили переломы конечностей, по некоторым сведениям, одна девочка сломала позвоночник.

Практически сразу стало известно, что акцию подросток планировал заранее. Судя по его постам в сети «ВКонтакте», Михаил живо интересовался темой массовых расстрелов в школах за границей, регулярно репостил на своей странице фотографии различных видов оружия и даже шутил на эту тему: что-то вроде «человек с оружием всегда найдет себе цель в жизни». В интернет-группах специальной тематики он обсуждал, когда лучше исполнить замысел. Идеальным днем виртуальные собеседники посчитали годовщину терактов в США 11 сентября 2001 года.

В качестве ника в сети Михаил использовал имя американского террориста — несовершеннолетнего Дилана Клиболда. В апреле 1999 года тот вместе со своим напарником совершил одно из самых страшных — 37 раненых и 13 погибших — нападений на школы в Америке. На следующий день после случившегося в Ивантеевке страница российского Клиболда была заблокирована — все появляющиеся на ней записи, по утверждению адвоката Михаила, следовало считать фейковыми.

Фейк или нет, но до сих пор на этой странице «ВКонтакте» появляются записи от имени Mike Klebold. На нее уже подписано свыше 3300 человек, хотя до нападения на школу количество подписчиков не дотягивало даже до сотни.

Многие из сегодняшних посетителей этого аккаунта (судя по сленгу, явно подростки) не сомневаются, что Михаилу удалось избежать наказания. Иначе как бы он присутствовал здесь, в соцсети?! Другие, зная, что преступник взят под стражу, все равно восхищаются его поступком. И утверждают: окажись они на его месте, поступили бы так же.

Все пять месяцев после нападения на школу 15-летний подросток, обвиняемый по пяти статьям УК, самая серьезная из которых — покушение на убийство, находится в СИЗО. На этой неделе, как сообщил его адвокат, Михаилу предстоит пройти судебно-психиатрическую экспертизу, а его содержание под стражей суд продлил до 5 мая.

Сразу после происшествия и. о. директора ивантеевской школы №1 рассказала на пресс-конференции о том, что мальчик довольно долго состоял на учете у школьного психолога. О нездоровом интересе Михаила к «смертельным» темам, особенно в соцсетях, штатному психологу рассказали его приятели. Оказалось, что в свое время он даже пытался продемонстрировать в сети имитацию суицида. Оставлял много комментариев, рассуждал об оружии как способе защитить себя. Но, понаблюдав подростка год, психолог снял его с особого контроля. «У меня не было оснований не верить выводам специалиста, которая посчитала, что состояние учащегося пришло в норму»,— сообщила руководитель учебного заведения.

Во время следствия по уголовному делу выяснились некоторые детали, которые говорили о том, что у Михаила были проблемы во взаимоотношениях и со сверстниками, и с родителями. В беседах с психологом и представителями инспекции по делам несовершеннолетних он рассказывал, что еще в младших классах одноклассники насмехались над ним. Ему не раз разбивали очки, как-то заставили бегать вокруг школы по снегу босиком. А когда мальчик пожаловался отцу, тот велел не обращать на это внимание и быть мужчиной. Возможно, ради воспитания в сыне мужских качеств родители и подарили Михаилу то самое пневматическое ружье. А сам он стал зависать на сайтах в подростковых так называемых группах смерти, активно интересовался изготовлением оружия и способами его применения.

Михаил не производил впечатления парня с асоциальным агрессивным поведением, скорее был из тех, кого психологи относят к «тихушникам». Учился вполне сносно, из благополучной полной семьи. Правда, по словам тинейджера, родители всегда от него отмахивались, считая, что со своими проблемами он должен разбираться сам. Последние два года Михаил вынашивал планы мести школьным обидчикам. На допросах парень рассказывал, что чувствовал себя никому не нужным и не интересным. Психологи, работавшие с подростком после ареста, не исключают, что к случившемуся в какой-то мере его могла подтолкнуть и первая влюбленность. Когда Михаил попытался поделиться чувствами с матерью, она его высмеяла. Теперь, по словам адвоката, родители изменили отношение к сыну. Они регулярно навещают его в СИЗО, подолгу разговаривают, в том числе и о смысле жизни. Однако определяющую роль в судьбе Михаила теперь сыграет суд. Именно суду предстоит определить, в какие сроки лишения свободы выльется подростку попытка доказать свою значимость в мире.

Последняя запись, точно сделанная самим Михаилом в соцсети: «Delete my life. 05.09.2017».

Насилие в цифрах

С начала 2017 года по январь 2018-го зафиксировано 12 инцидентов нападений либо случайного использования холодного или огнестрельного оружия в российских школах. Погибло три человека, более 20 раненых, включая трех учителей. 93% школьных стрелков — лица мужского пола. 98% нападавших незадолго до трагедии пережили серьезный стресс или утрату. 78% школьных стрелков ранее совершали попытки суицида или задумывались над этим.

В 81% случаев стрелок действовал в одиночку, но нападение — это всегда спланированная акция, а не внезапный выплеск агрессии. Как выясняется, чаще всего нападающие предупреждают о своих планах: либо кому-то рассказывают о них, либо намекают на то, что намерены совершить. 71% нападавших — жертвы длительного и жестокого буллинга. Так, согласно оценке распространенности насилия над детьми, проведенной в Нижегородской области, более половины опрошенных сталкивались с насилием в стенах образовательных учреждений.

На основе этих данных Лаборатория профилактики асоциального поведения Института образования ВШЭ провела в десяти регионах России социологическое исследование по теме «Агрессия и буллинг в подростковой среде». В опросе приняли участие более 1500 учащихся 9–10 классов.

«Мы хотели понять,— объясняет руководитель лаборатории академик РАО Артур Реан,— насколько у нас распространены разные типы буллинга, от каких факторов это зависит, кем оказывается ребенок внутри ситуации буллинга — жертвой, агрессором или просто наблюдателем, в каких школах этого больше, в каких — меньше. Какую роль в распространении травли играет школьный климат, каково влияние родителей или учителей».

Буллинг — не просто агрессия и не любая школьная драка; он определяется как неоднократные попытки более сильного индивида (группы) причинить боль, унизить или как-то еще стрессировать менее сильного (группу). Развивается буллинг в большинстве закрытых сообществ с жесткой иерархической структурой, и его основные характеристики — неравные силы жертвы и обидчика, повторяемость, переживание жертвой чувства беспомощности, одобрение или безразличие других участников ситуации.

«При проведении опроса нам очень важно было минимизировать влияние сотрудников школы на ответы учащихся,— объясняет методологию исследования его куратор, сотрудница Лаборатории профилактики асоциального поведения Мария Новикова.— Опросник был составлен в онлайн-форме, соответственно, подростки (мальчиков и девочек было примерно поровну) заполняли его преимущественно в школе. А взрослый, который находился с ними в это время, следил только за тем, чтобы они ответили на все вопросы. Так, на наш взгляд, обеспечивалась искренность ответов, которые, разумеется, были анонимными».

Первое, что отмечают исследователи,— распространенность буллинга.

Ни разу не чувствовали себя в роли жертвы за последний месяц в школе 33%, то есть лишь треть опрошенных. Ни разу не выступали инициаторами травли меньше половины школьников (41%).

По свидетельству опрошенных подростков, чаще всего неприятности происходят два-три раза в месяц, среди наиболее распространенных приемов буллинга — словесное воздействие на жертву: обзывательства, насмешки, комментарии, угрозы.

Кибербуллинг, травля в интернете и с использованием всяких современных гаджетов, оказался менее распространенным, чем ожидалось: только половина учеников призналась, что были в него вовлечены. Правда, в этом исследовании не участвовали школьники из Москвы и Санкт-Петербурга.

Мальчики часто выступают и инициаторами физической травли, и ее жертвами. Девочки, как правило, становились свидетелями социальной агрессии. Если говорить в целом, как выглядит человек, рискующий стать жертвой, то это ребенок из неполной семьи. Или из семьи, в которой у обоих родителей нет высшего образования, низкий уровень дохода.

Есть определенная связь с успеваемостью: подростки, которые становятся жертвами травли, обычно хуже успевают по математике и русскому языку. То есть в среднем у двоечника больше шансов оказаться в числе тех, кого травят, нежели у отличника. Тут заметен отход от маргинализации отличников: раньше отличников травили тоже очень активно. И это, к слову, еще один показатель: школа, в которой отличников травят, обычно не может похвастаться хорошим моральным климатом.

Дальше исследователи задались вопросом: а сами дети, которые оказываются или, наоборот, не оказываются жертвами, как они воспринимают школу? Что они говорят про школьный климат? Различия значимые. Чем чаще ребенок подвергается травле, тем ниже он оценивает и безопасность в школе, и отношения учителя к ученикам, и моральный климат в целом. Таким образом, систему внутришкольных правил жертва травли не воспринимает как прозрачную, обязательную к исполнению. А учителей считает не готовыми помочь, не стремящимися хвалить и поддерживать.

Мама против буллинга

«Во многом это моя вина: я долго не вмешивалась, слушала классную руководительницу и родителей, что "дети сами должны разобраться". Забегая вперед — на конец января у нас в классе нет проблем с буллингом»,— написала на своей странице в Facebook Наталья Цымбаленко. За считаные дни ее пост о том, как она победила буллинг в отношении своего сына, буквально взорвал русскоязычный интернет. Перепосты зашкаливали: люди из России, Белоруссии, Прибалтики, Израиля, Канады, США выражали ей свою поддержку и благодарность, просили индивидуальных консультаций, делились собственными историями.

Мы встретились с Натальей Цымбаленко в обеденный перерыв неподалеку от ее работы. Женщине тридцать четыре, она многодетная мать — младшему год с небольшим.

—Я, честно говоря, не ожидала такого резонанса,— признается Наталья.— Этот пост писала в основном для друзей, делилась пережитым. Хотя наша ситуация не была такой уж ужасной — как бы версия light bulling по сравнению с тем, что пишут и рассказывают мне сейчас. Ребят в школах доводят чуть не до самоубийства, подвергают физическому насилию и многому другому ужасному. Даже представить невозможно было, какая это больная тема для родителей. И далеко не всем удается справиться с системной травлей своего ребенка. А при не очень грамотном вмешательстве или, наоборот, невмешательстве взрослых такой ребенок легко может превратиться в изгоя на все оставшиеся школьные годы.

Три года назад мы перевели старшего сына-пятиклассника в новую гимназию. Нам хотелось, чтобы у него был новый уровень получения знаний, чтобы было много времени для изучения иностранных языков. Он перешел из школы, где был отличником и где у него были прекрасные отношения с учительницей.

Собрался новый класс и быстро разделился на три группы. Группа лидеров, сын еще называл их «группой шутников», группа нейтралов, или, на языке буллинга, наблюдателей, и тех, кто не входил ни в какие группы. Потому что они интроверты, им большая компания не нужна. У сына был друг, и как-то быстро они оба стали объектом общих насмешек. Приносит Петя лего и пластилин в школу — фу, не крутой! Потом дразнить начали, переиначив имя,— Педя. Сын тушевался и не знал, что сказать в ответ. У него стали отнимать и прятать вещи, другим подкладывали в парту или в рюкзак бутылки с мочой, сдергивали под хохот девчонок штаны на уроке физкультуры. Он приходил домой, рассказывал, а мы поначалу реагировали стандартно: у тебя что-то забирают, вырви в ответ; тебя толкнули — и ты толкни.

Постепенно мы поняли, что наш сын, которого никто и никогда не бил, не может ответить на физическое воздействие адекватно. Он уходил от конфликтов, боялся драк и громких разборок. Через три месяца наняли ему тренера по фехтованию. Петя, как и все мальчишки в его возрасте, увлекался «Звездными войнами» и до сих пор занимается боем на мечах. Не сразу, но он стал чувствовать себя увереннее, однако от травли это не спасало.

Его обидчики переключились на кибербуллинг: фотожабы, обидные слова, сказанные в публичном пространстве, угрозы.

Мы пытались поговорить с классной руководительницей. Она и нам, родителям, и самим ребятам все время твердила, что дети должны разобраться сами. Что вмешательство взрослых только навредит. Я хотела обсудить проблему взаимоотношений сына с одноклассниками в родительском чате. Что тут началось… Ну как же, «мой сын — пушистый зайка, а ваш сам виноват в том, что его травят, значит, он дает поводы». Вообще, родительские чаты — это просто ад, там невозможно договориться.

А тут еще Петиного лучшего друга Мишу развели на деньги. «Крутые» убеждали его купить вейп, потому что тот, кто не курит вейп, тот «отстой». Миша дважды приносил вымогателям деньги — ни вейпа, ни денег. Его мама пыталась поговорить с ребятами из той компании, они откровенно ей хамили, называли ее сына гидроцефалом. А мама мальчика, который эти деньги взял, отреагировала еще «прекраснее»: «Объясните мне, как вы позволили своему сыну подбить моего покупать вейп». Оригинальный заход, да? А тут еще на Петю повесили в аккаунте очередную фотожабу, и меня понесло.

Я не из тех мам, которые, чуть что, бегут к директору. Но были исчерпаны все возможности. Не удалось договориться и с родителями, которые не могли урезонить своих детей. Классная уже сама подвергалась травле со стороны родителей «противоположной стороны». Я собралась с силами, списалась еще с двумя мамами, чьи дети оказались жертвами. И, оставив все эмоции, написала почти канцелярское письмо с запросом о встрече с директором школы. Нам нужна была третья сила, чтобы во всем разобраться. Оказалось, что директор нашей гимназии даже не подозревала о конфликте, который длился уже не первый год и в который постепенно втягивались все новые силы.

Как только мы стали все вместе — при участии директора школы, учителей, инспекции по делам несовершеннолетних, представителей соцзащиты и прочих чиновников — общаться, все изменилось. Буквально за месяц! Те, кто раньше хамил, стали вежливыми. Кто не хотел брать на себя ответственность за действия своих детей за оскорбления в сети, вдруг все осознали.

Изменилась ли теперь атмосфера в классе? Да, между ребятами ровные, можно сказать, деловые отношения, никто никого не задирает, не третирует. Я спросила у сына, не боится ли он, что все через некоторое время вернется? Он мне ответил: «Но мы же теперь знаем, как с этим бороться!»

Этот опыт и для меня оказался полезным. Я теперь знаю, что нужно вмешиваться сразу. Как только видите, что вашему ребенку некомфортно, что ему не хочется идти в школу, хотя раньше шел с удовольствием, реагируйте, выясняйте причину. Сейчас у родителей масса возможностей. В конце концов никто не мешает вам перевести его в другую школу. И не надо бояться, что после вашего вмешательства станет только хуже. Хуже, чем когда вашего ребенка системно травят, не будет.

«Я очень боюсь, что скоро школьники будут макать сверстников в унитаз со словами: "Это у нас буллинг"»

О том, когда и почему возникает групповая травля и кто должен взять на себя ответственность за ее последствия, “Ъ” попросил рассказать педагога-психолога, специалиста по семейному устройству Людмилу Петрановскую.

— В последнее время буллинг оказался в центре внимания педагогов, психологов и даже психиатров. Буллинга стало в школах больше или он как-то изменился?

— До недавних пор само это слово не использовалось и никакой специальной работы в школах не велось. У нас как-то так считается, что тема коллективных взаимоотношений и коллективной травли как элемента этих взаимоотношений относится к ведению школьных психологов. Но начнем с того, что школьные психологи есть далеко не везде, в основном их могут позволить себе столичные учебные заведения. К тому же психолог если что и может, то только помочь конкретным детям, оказавшимся жертвами травли. А вопросы, связанные с самой травлей, почему она возникла и как ее победить, могут решать только сами учителя и классные руководители.

— Почему они?

— Потому что именно они работают с классом, все видят и могут предотвратить травлю. Они должны отличать ситуации, когда дети из-за чего-то не поладили, от буллинга.

Проблема травли в детских коллективах стара как мир, она возникает там, где есть насильственно объединенный коллектив.

Ведь дети класс как коллектив, в котором проводят по многу часов, выбрали не сами. Мне неизвестно ни одного случая травли в каком-нибудь творческом детском объединении по интересам — в том же кружке авиамоделирования, например, куда дети ходят с удовольствием и по собственному желанию.

На мой взгляд, есть три предпосылки травли в школьном коллективе или какой-то детской группе. Она возникает там, где:

— дети объединены насильственно; это может быть лагерь с отрядами, школа с классами, то есть дети не сами выбирают, с кем им быть в одной группе;

— нет конструктивной позитивной увлекательной для детей деятельности, общих целей и достижений;

— взрослый, учитель, который в силу своих профессиональных обязанностей, должен возглавлять эту группу, устраняется от роли лидера, наставника, не взял на себя ответственность за климат в группе.

Когда присутствуют эти три условия, создается очень благодатная почва для травли.

— Получается, буллинг определяется тем, что взрослые не желают быть лидерами, а сами подростки, организаторы травли, ни при чем?

— Здесь уже нужно говорить о другом аспекте — о так называемом присвоении проблемы. До тех пор, пока школа эту проблему себе не присвоит, не скажет — да, это мы объединяем детей в группы и потому мы берем на себя ответственность за то, что там происходит,— все останется по-прежнему и с буллингом, и с другими проявлениями агрессии в учебных заведениях.

Другой вопрос, что учителя этого не признают не из вредности. Школьные педагоги просто не знают, что делать, их этому не учат, и от бессилия они пускают все на самотек.

Проблема буллинга в школах, в подростковой среде сейчас на самой начальной стадии осознания. Но хотелось бы, чтобы все не свелось к ответственности школьных психологов, которые должны выявлять «неудобных» детей. Конечно, есть дети, переполненные агрессией, потому что у них в семье неблагополучно. Ими как раз и должен заниматься детский психолог: разгружать их, работать с родителями, налаживать контакты, коммуникации. Но травлю так не победить. Учителей надо учить работать с группой, а не просто преподавать предмет.

Тот же ребенок, который участвует в травле там, где учителя этому попустительствуют или даже провоцируют конфликты, попадая к другому педагогу, который считает атмосферу в группе своей профессиональной обязанностью, будет прекрасно себя вести. И никакая травля просто не начнется.

— Некоторые родители, столкнувшись с буллингом в отношении своих детей и не надеясь на помощь школы, сами начинают действовать, как сделала это Наталья Цымбаленко. Это правильно?

— Что касается опыта принуждения школы к признанию реальности, то, что сделала эта мама, было правильным. Она заставила школу признать наличие конфликта и всем вместе искать пути его разрешения. Однако одного принуждения недостаточно. Нужны новые правила школьной жизни, не формальные, а по существу. Это как на дороге: в потоке едут и те, кто сам по себе вежлив, и те, кто склонен к грубости. Но если и те, и другие знают, что есть правила дорожного движения, есть честные инспекторы и штрафы, в конце концов, то все будут стараться ездить по правилам.

То, что было раньше нормой, когда учитель мог не обращать внимания на конфликты внутри его класса или даже поощрять травлю, а то и выступать ее зачинщиком, сегодня не может считаться приемлемым. Но важный вопрос: что мы предлагаем взамен? Школа не сможет решить проблему самостоятельно, нужна помощь научного сообщества, тех же родителей. Это долгий путь, но многие европейские школы уже прошли его.

Управление коллективом — это не какой-то редкий дар. Это технологии, которым учатся, так же, как учатся и всему остальному. Почему тренеры, имеющие дело со взрослыми, обучаются, как работать с групповой динамикой, а учителя не могут?!

Вот у меня сегодня на семинаре группа взрослых людей, которых я не смогу заставить сидеть целый день, если им не будет интересно и комфортно в группе, если они не будут чувствовать, что это им полезно. А в школе ребенок не может встать и сказать: «Что за чушь вы тут несете!» или «Мне тут некомфортно» — и уйти с урока.

Взрослые, если им неинтересно, встанут и уйдут. Поэтому тренер должен уметь работать с сопротивлением, с тем, что кому-то скучно и кто-то не согласен, кто-то конкурирует с тренером, а кто-то подбивает группу на срыв учебного процесса. Тренер не может написать в дневник «Не слушает материал, примите меры» и снять с себя ответственность. И будущих школьных учителей этому нужно учить еще в институте. Нужно, чтобы они работали с супервизором, разбирали раз за разом какие-то конкретные случаи, чтобы они этого не боялись. Нужны реальные практические программы. За десять лет вполне можно переучить всех педагогов. И если этого не было сделано раньше, то нужно сейчас.

Сегодня курсы повышения квалификации преподавателей — это очень часто скука и бессмыслица. Лекции, которые устарели содержательно и методически. А ведь на это тратятся время и деньги.

Мы с коллегами сейчас тоже думаем над экспериментальными тренингами для педагогов, изучаем международный опыт. Есть неплохие программы по буллингу в Скандинавии, есть американские практики. Надо дальше искать, пробовать. Буллинг — не та проблема, которую можно решить раз и навсегда, это больше похоже на сорняки, которые надо регулярно пропалывать, одновременно заботясь о саде и прививая здоровые побеги.

— Но учителя жалуются на перегруженность, на большие объемы бумажно-компьютерных отчетов, и им еще отвечать за психологический климат в классе?

— Да, в этом смысле в образовании у нас сейчас мало что хорошего происходит. Эти огромные объединения нескольких школ, где директор зачастую не знает в лицо не то что учеников, даже учителей. Большие нагрузки и на преподавателей, и на учащихся, чрезмерный контроль за системой безопасности, сплошные рамки и ограничения. Как в этих условиях улучшать моральный климат? Я очень боюсь, что сейчас начнутся имитации, выпустят какие-то методички и тем же замотанным учителям велят провести беседы и отчитаться. После чего дети продолжат макать кого-то в унитаз, только теперь приговаривая: «Это у нас буллинг».

Атмосфера в школе начинается даже не с отношения к детям — она начинается с отношения к учителям. И с их отношения к себе, с их уважения к себе. Мы не сможем прекратить буллинг, оставив все как есть. Школа — это не парты и учебные планы, это атмосфера, модели поведения, правила жизни, это дух. Если он теплый, буллинга в школе не будет. А если в ней много насилия сверху вниз, то при самых прекрасных результатах ЕГЭ такая школа будет для детей кошмаром.

«"Буллинг" — слово для русского языка новое, а понятие — нет»

Об особенностях буллинга в современной школе корреспонденту “Ъ” рассказал уполномоченный по правам ребенка в городе Москве Евгений Бунимович.

— Можно ли говорить о специфике буллинга в столичных школах? По мнению многих экспертов, именно в Москве получило сильное распространение такое его направление, как кибербуллинг.

— Кибербуллинг сегодня есть везде, в этом столица несильно отличается от провинции. Вообще, «буллинг» — слово для русского языка новое, а понятие — нет. Если мы посмотрим источники, которые были еще до интернета, то в русской литературе, в воспоминаниях о детстве и отрочестве, особенно выпускников закрытых учреждений, увидим: системная травля существует с незапамятных времен. И подтолкнуть к буллингу могут самые разные поводы, часто коллективные.

Не думаю, что сам по себе интернет — причина возникновения буллинга. Другое дело, что именно в социальных сетях есть те инструменты и технологии, которые способствуют новым формам проявления и расширения буллинга, вынесению его в публичную сферу. Именно там вывешивают фото травли, видеосъемки. А есть и онлайн-буллинг, непосредственно в социальных сетях.

Интернет-среда дает большие возможности, и если еще недавно нужен был непосредственный контакт с объектом травли, то нынешние технологии позволяют обходиться без этого, но все равно действовать адресно.

Раньше тоже было что-то подобное — травили по телефону, через письма, но сейчас это делается более публично и с большей скоростью распространения.

— Как часто к вам обращаются с проблемой буллинга? Какие формы он обычно приобретает?

— Не так часто, но бывает, и всякий раз речь идет о разных вещах. Иногда обращаются родители, иногда подростки, и не только те, на кого был направлен буллинг, но и те, кто видит, что это происходит, и не знает, как защитить жертву. Приходят посоветоваться учителя, когда помимо психологической помощи нужна еще и юридическая. И психологи школьные иногда обращаются.

Бывают, впрочем, и зеркальные ситуации: когда на буллинг списывают другие проблемы. Приходит родитель и жалуется, что в школе к его ребенку несправедливы, травят по какой-то причине — национальной, социальной, любой. Начинаем разбираться, и оказывается, что дело вовсе не в этом, а в поведении самого ребенка или, что еще сложнее, родителей. Есть представление: раз я пришел жаловаться первым, значит, вы должны быть на моей стороне. Но необходимо выслушать все стороны. И бывает, что вскрывается вовсе не то, с чем пришли изначально.

Вообще, особенности отношений в детской подростковой среде сильно зависят от неумелого вмешательства взрослых или, наоборот, от их невмешательства. Вот, например, ситуация, когда есть конфликт, эмоциональная стычка между ребятами, но это еще никак не системный буллинг. Локальная ситуация, которую можно решить достаточно быстро и относительно безболезненно. Однако подключаются с обеих сторон родители с большими связями во властных структурах, в СМИ начинается война семей, кланов — кто круче. Дети уже давно бы помирились, а родители раздувают ситуацию. Такая публичность работает в минус. Уже в курсе вся школа, те, кто поначалу даже не слышал о конфликте, тычут пальцем… И такая вторичная травма зачастую куда опаснее для психики подростка.

— Но ведь обычно именно школа стремится скрывать конфликты. А потом это срабатывает как мина замедленного действия.

— И такое бывает. Но в московских школах все же есть школьные психологи. И есть центры психолого-педагогической помощи, куда всегда можно прийти за консультацией, за помощью. Есть телефон доверия, психологическая служба города. И классный руководитель должен вовремя понять, что конфликт сам по себе не разрешится, надо выносить проблему на консилиум, обсуждать с руководством школы, с психологами, с родителями. Тут, конечно, много еще нюансов — как это делать тоньше и деликатнее. Когда речь идет о физическом воздействии, это очевидно и доказуемо. А как доказать психологическое насилие? На днях у меня была беседа с подростками, которые задавали непростые вопросы. Например, если учитель позорит тебя перед всем классом, перед родителями за какие-то не совсем политкорректные высказывания в соцсетях — это нормально? «Это ведь тоже начало публичной травли, разве нет?» — спрашивали они.

Конечно, здесь нужно тоже аккуратно подходить, поговорить отдельно с каждым из участников конфликта, не предавать сразу публичной анафеме. То есть проблема буллинга — системная, а каждый случай — отдельный, и подход к нему свой, индивидуальный.

Тезис, что учитель всегда прав, порой не срабатывает. А учителям бывает очень трудно признать свою ошибку. И если признать неправоту, причем, в отличие от детей, сделать это публично, в этом же огромный воспитательный потенциал присутствует! Я до сих пор помню свою учительницу Наталью Васильевну, которая сорвалась на девочку, явившуюся в школу в какой-то немыслимой тогда косметике, с невероятной прической. На следующий день учительница извинилась перед ней при всех, что сорвалась, накричала. И это не конец истории. В школу пришла книжка от Корнея Чуковского с автографом автора: «Первому советскому учителю, извинившемуся перед учеником»… Такие учителя определяли атмосферу нашей школы, мне повезло в этом смысле.

— Это повлияло на то, что вы сами стали учителем?

— Наверное. Мой преподавательский стаж больше 30 лет, и я точно знаю: выстраивать отношения внутри класса — серьезная работа. Помню, как я получил новый класс, мы поехали в турпоездку, расположились на ночь в какой-то школе на спортивных матах: в одном классе — мальчики, в другом — девочки. Прихожу и понимаю — мальчики разместились как в камере тюремной, соответственно своему статусу в классе: кому поудобнее, кому похуже места. Пришлось вмешаться. «Так не пойдет,— говорю,— давайте тянуть жребий». Они удивились такому подходу, не поняли, ведь так было у них всегда, очень неохотно на это шли, но постепенно отношения выстраивались — вместе с походами, поездками, вечерами… Воспитание — это не дрессура хищников в цирке, когда надо стоять к ним только лицом и ни в коем случае не поворачиваться спиной, иначе они бросятся на тебя и загрызут. Проще всего выстроить всех учеников в шеренги и, грозя пальцем, раздавать указания, как надо правильно жить. Но это ничего не даст. Воспитание — это другое, это когда ты вышел из кабинета, ушел, а там все нормально, по-человечески. Потому что такая атмосфера создана в классе, в школе.

Непонимание, отсутствие диалога со стороны взрослых — большая проблема. Жестокость, авторитарность в семье транслируется детьми дальше, на младших, слабых, потом на своих детей. Замкнутый круг. Физическое наказание в семье даже в Москве для многих — норма. Часто можно такое услышать: «Ну и что, меня тоже били в детстве, ничего же, вырос нормальным человеком?!» Мы проводили исследования — немало родителей, да и сами дети не воспринимают физическое наказание как неприемлемое.

Проблема еще в том, что многие родители не считают возможным чему-то учиться в области подростковой психологии, воспитания детей. Я в таких случаях говорю: «Вот у вас на работе поставили компьютер, вы же разбирались, постигали, осваивали. А у вас ребенок растет!» Нежелание разобраться, понять, почему твой ребенок так поступил,— это признание собственной слабости. Как и физическое наказание.

Если ребенок закрыт, весь в себе, не идет на разговор — это тревожный симптом. Что его гнетет, что у него на душе? Внимательный родитель всегда заметит, если что-то не так. То же относится и к учителям.

— Вернемся к кибербуллингу. Там, наоборот, все нарочито и демонстративно…

— Да, и демонстративность кажется вроде бы абсурдной, ведь подростки сами против себя дают таким образом показания в совершении правонарушения, выставляя в соцсетях видеосвидетельства содеянного. Еще одна пугающая особенность последних событий — немотивированная жестокость, которая направлена не против недруга, раздражителя, а против почти случайно подвернувшихся сверстников, учителей.

В нынешней школе очень много проблем, о которых нужно говорить, необходимо искать пути их решения. При этом формализация оценок деятельности школы приводит к составлению рейтинга, в котором совершенно не отражается воспитательная составляющая, психологическая обстановка, уклад школы. Не дай бог, если школа не попадает в эти списки топ-100, топ-300, это влияет на ее престиж, на гранты, на надбавки к зарплатам учителей. Легко посчитать результаты ЕГЭ, олимпиад, а каким градусником измерить атмосферу в школе? Уж если нельзя нынче без рейтингов, то их должно быть несколько разных, по разным параметрам — по образовательным результатам, по работе с детьми с инвалидностью, по работе с подростками с девиантным поведением, по школьному самоуправлению и так далее. Все это может быть гораздо важнее высших баллов на ЕГЭ, но на это мало обращают внимания, пока не случится ЧП.

Нужно повышать квалификацию учителей, заключающуюся не только в профессиональной переподготовке по предмету, но и в том, чтобы они знали, как поступать в ситуации, требующей тонкого психологического подхода. Как работать с теми, кто участвовал в буллинге, с жертвами, с теми, кто, хотя и не участвовал, знал и молчал.

Обращений по конфликтам в школе, в том числе и в нашу службу, стало больше. Но означает ли это, что самих конфликтов стало больше? Не факт. Может быть, мы все стали больше об этом задумываться и чаще обращать на это внимание?

И вот что еще очень важно. Все развитые страны так или иначе находятся в ситуации педагогических реформ. И интересные результаты, согласно исследованиям, выявляются. Самые эффективные организационные и финансовые вложения — это вложения не в технологические усовершенствования школьного процесса, не в количество и качество технических средств обучения. Самым эффективным оказывается вложение в самого учителя, в его квалификацию, в престиж этой профессии в стране. Нам еще предстоит пройти большую часть этого пути…

«Дети часто видят проблемы одноклассников лучше, чем кто-либо из взрослых»

О том, чем особенно травматичен кибербуллинг для неокрепшей детской психики, “Ъ” рассказала доктор психологических наук, руководитель лаборатории психологии детского и подросткового возраста ФГБУ «НМИЦПН им. В. П. Сербского» Елена Дозорцева.

— В последние годы произошло сокращение подростковой преступности не только в России, но и в развитых европейских странах: согласно статистическим данным, случаев, когда агрессия несовершеннолетних приобретает криминальный характер, стало на 20–30% меньше. Но эксперты говорят о том, что сама по себе подростковая агрессия не исчезла, а перешла в другую форму — виртуальную. И по своим последствиям она не становится менее травматичной для тех, кто становится ее жертвой, кто подвергается в сети травле, или так называемому кибербуллингу.

С одной стороны, можно сказать, что кибербуллинг удерживает подростков с повышенной агрессивностью от нанесения физических травм и повреждений в реальной жизни. С другой — психологические травмы после нападений в интернет-среде также наносят существенный вред, и пострадавшим детям и подросткам часто не удается справиться с их последствиями. Особенно если такие случаи оказываются вне зоны влияния взрослых и помощь жертвам кибербуллинга не оказывается.

Крайне болезненны ситуации, когда физическая агрессия дополняется кибербуллингом: мальчика или девочку избивают, а потом выкладывают видеозапись избиения в соцсетях. В такой ситуации ребенок с его неокрепшей психикой травмирован вдвойне: ведь он бессилен перед обидчиками и ничего не может сделать с информацией, которая уже выложена в сети и демонстрирует его униженность и уязвимость. И плюс ко всему он может видеть сопровождающие эту запись насмешки и комментарии.

Видов кибербуллинга много. Это высмеивание, преследование в соцсетях, выкладывание в интернете оскорбительной и личной информации, фотографий детей и подростков, размещенных без разрешения.

В одной из наших работ на кафедре юридической психологии в Московском государственном психолого-педагогическом университете мы получили предварительные данные о том, кто из школьников-подростков скорее становится жертвой кибербуллинга, кто — обидчиком, каким формам травли они подвергались, каково их отношение к кибербуллингу. Оказалось, что только 4% восьмиклассников никогда не сталкивались с таким явлением, как кибербуллинг. Особое внимание обращает на себя тот факт, что абсолютное большинство опрошенных школьников считали себя прежде всего пострадавшими от кибербуллинга, а около 60% сами вели себя после этого агрессивно, как бы отвечая на травлю.

Взрослые, к сожалению, не успевают следить за тем, что происходит с их детьми в интернете. Родителям иногда легче запретить доступ к интернету, чем попытаться разобраться, какие сайты посещает ребенок и как общается в сети со сверстниками. Да и сами подростки не склонны жаловаться на кибербуллинг. Необходимо разговаривать с ними, обсуждать возникающие проблемы и вырабатывать правила общения в интернете всем вместе — родителям, педагогам, подросткам.

Одна из проблем, связанных с распространением кибербуллинга,— эмоциональная отстраненность, нечувствительность к переживаниям другого человека в виртуальном пространстве. Мучитель не входит в эмоциональный контакт с жертвой, он может экспериментировать с издевательствами, предвидя некоторые реакции жертвы и в какой-то мере на них рассчитывая, но не видит ее страданий, не понимает, какую травму наносит.

Наш опыт по исследованию критических ситуаций в школе показывает, что дети часто видят проблемы одноклассников, и буллинг в том числе, лучше, чем кто-либо из взрослых, но предпочитают не делиться этим знанием. Интересный опыт, получивший распространение в последнее время в ряде школ,— так называемые школьные службы примирения. Их особенность в том, что при возникновении конфликта между детьми основную роль медиаторов по его разрешению берут на себя специально подготовленные школьники. В критической ситуации именно они, подростки, в союзе со взрослыми помогают урегулировать отношения. Этот опыт приучает ребят разбираться в правильности тех или иных поступков, не будучи вовлеченными в конфликт на чьей-то стороне. В ситуации буллинга всегда существуют три стороны: помимо агрессора (буллера) и жертвы присутствуют еще и наблюдатели, от реакции и отношения которых зависит дальнейшее развитие ситуации. Если они поощряют агрессию, то могут сами перейти в разряд агрессоров. Если же стремятся оказать помощь жертве, то появляется шанс на прекращение насилия. В конечном счете важно не то, возникают ли между детьми и подростками конфликты, а то, какая атмосфера сложилась, какова реакция сверстников и взрослых, какие нормы регулируют их поведение. А это зависит от нас.

«Вспышки детской агрессии не возникают просто так»

О том, почему необходимо следить за информационным контентом своего ребенка, “Ъ” рассказал доктор психологических наук, заместитель президента Российской академии образования Виктор Басюк.

— Конечно, речь не идет о подглядывании или взламывании контактов ребенка. Нужно прежде всего приучать его к информационной гигиене — точно так же, как мы приучаем его, например, чистить зубы.

Обучать правилам общения в сети стоит, наверное, как только ваш ребенок взял в руки телефон или планшет.

А лучше садиться вместе с ним к компьютеру или ноутбуку и информировать его о том, что происходит в виртуальном пространстве.

Здесь не дашь каких-то стопроцентных советов. Это длительный и сложный процесс, здесь нужно время, которого у нас, у взрослых, и так, как нам кажется, не хватает. Но когда вы, даже не понимая многого в интернет-технологиях, вступаете в контакт с собственным ребенком, вы как бы ставите его на голову выше себя, уступая ему на время роль учителя, наставника. Это укрепляет его доверие к взрослому, и он с удовольствием будет объяснять вам непонятное. Заодно сам обучаясь тому, что вы ненавязчиво можете ему объяснять в этот момент.

В трагедиях, случившихся недавно в школах Улан-Удэ и Перми, большую роль сыграла отстраненность взрослых от проблем детей. Вспышки детской агрессии не возникают просто так. И если ребенок остается один на один с психологической травмой или даже с психической неуравновешенностью, он всегда пытается найти способ выплеснуть эту энергию. И ищет он выход более доступными ему средствами, а это сегодня, конечно же, интернет.

Поэтому крайне важно помогать ребенку вырабатывать свое отношение к той или иной информации. Развитие личности с раннего возраста зависит от трех факторов. Это в первую очередь генотип ребенка, причем это не задатки родителей, а то, что передается из поколения в поколение, какие-то родовые признаки, которые можно назвать памятью предков. Разумеется, большое значение имеет и социальное окружение, в котором находится ребенок. Но последнее условие — его внутренняя позиция, на мой взгляд, самое важное и определяющее. Какие бы идеальные условия ни были созданы для ребенка, если у него не будет сформировано отношение к этому, то идеальные условия могут сыграть и отрицательную роль. Сказанное имеет отношение к виртуальному миру, в который сегодня попадает практически каждый школьник. И если у него нет внутренней позиции, то он теряется и особенно в критической ситуации может стать мишенью для технологий, работающих в сети. Но какой бы сложной ни была ситуация, всегда нужно в нее включаться и стараться помочь ребенку выйти из состояния жертвы или даже агрессора. В первую очередь это должны делать самые близкие люди.