Юрий Мамлеев Воспоминания
Писатель, философ и мистик Юрий Мамлеев умер чуть больше двух лет назад. Предводитель "южинского кружка", автор великого метафизического хоррора "Шатуны", наставник поэтов, художников и политиков, Мамлеев — одна из центральных и одновременно самых загадочных фигур советского подполья. Его друзьями и учениками написано много мемуарных текстов, но ауру тайны они не развеивают, а только сгущают. Поэтому собственные мамлеевские воспоминания — книга долгожданная. Он писал их перед самой смертью и не успел довести до конца: действие обрывается на возвращении из эмиграции в начале 1990-х. Написанный текст тоже очевидно недоработан — он полон неряшливостей, композиционных завихрений, повторов, оборванных мыслей, вещей явно сказанных впопыхах, бормотания, срывающегося на проповедь. В общем, эти воспоминания больше похожи на сырую устную, чем на литературную речь.
Есть еще одна важная вещь: если главным интересом раннего Мамлеева 1960-1970-х была темная бездна внутри человека и чудовищные эффекты, которые та производит в его повседневном существовании, то в последующие годы его все больше зачаровывала другая бездонность — Россия. В последние десятилетия Мамлеев стал, наверное, самым странным русским писателем патриотического направления. Его мистерии о вознесениях в вечную Россию и святых ликах, которые русские люди будущего являют среди простых смертных, были гораздо диковиннее воззваний мамлеевских младших друзей — Дугина, Проханова и прочих. Наверное, поэтому Мамлеев так и не стал признанным правым идеологом: его особенного рода гениальность привносила в любые идеологические построения оттенок нездешнего абсурда. Берясь за эти воспоминания, стоит понимать, что их писал именно этот, поздний Мамлеев. Здесь есть много любопытных подробностей о жизни подпольной и эмигрантской богемы в 1960-1980-е, есть краткий конспект экстазов духа (впрочем, очень спокойный, никаких ужасов, ничего особенно сверхчеловеческого). Но главный сюжет — тот, в котором автор, его друзья и близкие наблюдают и по мере сил исполняют обетование о великой миссии истинной России, становятся своего рода восторженными пассажирами в ее движении из таинственной и чарующей глубины к грядущему сиянию.
Издательство Традиция
Марк Оже Не-места. Введение в антропологию гипермодерна
Книга известного французского антрополога Марка Оже вышла по-русски с настолько большим опозданием, что шокирующий новый мир, о котором в ней идет речь, сейчас уже вызывает ностальгию. Впрочем, менее интересной она от этого не становится. Оже задает вопрос: как можно понять современную западную цивилизацию, используя антропологические методы, найденные в изучении архаических обществ? Объектом его внимания становится само пространство человеческого существования. Полемизируя с полностью сконцентрированными на идеологии теоретиками постмодерна, Оже предлагает для современности другое имя — "гипермодерн". Особенность этой эпохи — чрезмерность, утрата привычных для человека масштабов, буквально — потеря своего места. Большая история исчезает не потому, что не работают объяснявшие ее течение идеи. Просто меняющих мир событий становится слишком много, время сжимается, настоящее больше невозможно отделить от прошлого и будущего. То же происходит и с пространством: мир одновременно уменьшается и расширяется: когда-то таинственно отдаленные территории становятся легкодоступны через транспорт и медиа. Отдельный человек не способен обжить эту глобальность, соотнести себя с ней.
Здесь и возникает главная для Оже идея "не-места". "Место" — это дом, деревня, город — пространство, которое конструирует идентичность человека, течение его времени, его личные и социальные границы, отношения с другими местами. Современный человек проводит огромную часть своего времени в пространствах, которые отказываются работать таким образом, остаются заведомо не причастными его личности, делают человека анонимом — в аэропортах и поездах, больницах и магазинах. Именно их Оже предлагает называть "не-местами". Более того, когда человек попадает в чужие города, изучает достопримечательности — они также отчуждены от него при помощи туристической инфраструктуры. Они предлагают пользоваться собой, но никак не затрагивают существование путешественника. Тем самым главным опытом человека гипермодерна становится пребывание в "не-местах".
Спустя четверть века после французской публикации книги Оже, в эпоху соцсетей и мобильного интернета, отношение человека с пространством претерпели огромную трансформацию. Мир в еще большей степени доступен человеку и еще менее реален для него. "Гипермодерн" Оже выглядит прошедшей эпохой, но его описание в какой-то мере дает инструмент, с помощью которого можно попробовать понять, где мы оказались сейчас.
Издательство НЛО Перевод А.Ю. Коннов
Дмитрий Опарин Большая садовая, 10. История московского дома, рассказанная его жителями
Два года назад историк Дмитрий Опарин вместе с фотографом Антоном Акимовым выпустили книгу-альбом "Истории московских домов, рассказанные их жителями". Этот том — продолжение проекта, но в центре внимания здесь одно единственное здание. Это знаменитый доходный дом Пигит на Большой Садовой, построенный архитектором Эдмундом Юдицким по заказу караимского купца Ильи Пигита, одного из основателей табачной фабрики "Дукат". В первую очередь дом этот ассоциируется, конечно, с Михаилом Булгаковым: тот жил здесь в первой половине 1920-х, описал сам дом и многих его насельников в "Мастере и Маргарите" и некотором количестве рассказов. Впоследствии именно булгаковские поклонники сделали из дома на Большой Садовой почти мистический культ. Помимо того, тут в разное время жили или хотя бы гостили десятки исторических фигур — от Фанни Каплан до Георгия Костаки. Все они так или иначе фигурируют в книге, но не составляют центр повествования. Опарин собирает доступные сведения обо всех жителях дома от 1900-х до 1990-х. Получается интереснейший опыт в микроистории и одновременно — целый монтажный роман, в котором бытовые мелочи переплетаются с историческими событиями, на равных правах выступают фабриканты, террористы, оперные певцы, художники, слесари и водопроводчики, привилегированные дипломаты и сквоттеры-хиппи.
Издательство Кучково поле — ABCdesign
Бильхана Пятьдесят строф об украденной любви
Поэма "Чаурапанчашика", или "Пятьдесят строф об украденной любви",— памятник древнеиндийской литературы, приписываемый придворному поэту XI века Бильхане. Ее текст — отчаянная любовная речь, обращенная заточенным в тюрьме и готовящим себя к утренней казни поэтом к своей незаконной возлюбленной — царской дочери. Переводы такого рода вещей обычно оседают в академических сборниках, но тут судьбой поэмы заинтересовалось издательство "Циолковский", в основном занимающееся раскопками в закоулках истории модернизма. За этой маленькой книжкой тоже стоит археологическая работа. Первый неполный русский перевод "Пятидесяти строф", принадлежавший А. Псурцеву, появился в тексте романа Джона Стейнбека "Консервный ряд". В оригинале его герой декламирует переложение индийской любовной поэмы, выполненное в начале прошлого века филологом Эдвардсом Матерсом. Озаглавивший свою версию "Черный страстоцвет", Матерс значительно умерил эротизм индийского текста, добавив ему элегической стройности и модернистской строгости. Задолго до выхода "Консервного ряда", еще, по всей видимости, в 1960-х в самиздате начал ходить другой анонимный перевод поэмы Бильханы на русский, в основе которого также лежал текст Матерса. Как выяснилось только недавно, его автором была Татьяна Спендиарова. От оригинала ее текст отстоит еще дальше, и это настоящий шедевр: страстная, печальная и невероятно изысканная фантазия по мотивам восточной поэзии. В этой книжке напечатаны переводы Псурцева и Спендиаровой, английская версия Матерса, оригинальный санскритский текст, а также новый перевод Максима Русанова. Это не поэтическое переложение, а максимально академичная, точная передача текста, со всеми его чинными риторическими фигурами, но и с совсем иной степенью откровенности. Конечно, книжка эта — чтение немного фетишистское, но, как ни странно, приключения индийской эротической поэмы волнуют едва ли меньше, чем страсть ее героя.
"Даже теперь / Боль, которая поднимается в моем сердце, / становится песней. / Душно в ее саду. Красная пыль / лежит на цветах. / Вот сходит она по ступеням / в праздничной одежде. / Пчелы, опьяненные ароматом, / касаются ее щек. / Она останавливается, чтобы поднять / сникшую лиану, / И роняет руки. // Даже теперь / Я вспоминаю ее на рассвете, / Лежащую в моих руках и тихо улыбающуюся / Моей несвязной молитве об ее счастье. / Сейчас смертельная усталость / клонит меня ко сну. / Если б я был могильщиком, / Я бы мог жить и жить, напевая, как птица".
Издательство Циолковский