В Шереметевском дворце, одном из зданий Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства, открылась выставка «Литва Мстислава Добужинского». Событие имеет прежде всего высокопарно дипломатическое значение — выставку приурочили к 100-летию восстановления литовской государственности. Однако с художественной точки зрения она камерна и вненациональна. Кира Долинина считает, что в этом ее главная ценность.
Литовскую натуру Добужинский писал, сохраняя узнаваемую петербургскую манеру, образность и интонацию
Фото: Александр Коряков, Коммерсантъ / купить фото
Национальность можно высчитывать по крови. Тогда Мстислав Добужинский по отцовской линии принадлежит к одному из старейших литовских родов, имя это упоминается с 1532 года, роду принадлежало несколько солидных поместий, дедушка художника свои польско-литовские (здесь он различия не делал, а считал Польшу и Литву единым целым) корни очень ценил, хотя и жил и служил в российской столице. Именно эти корни дали ему возможность в 1924 году выбраться из ставшего чужим и опасным города в Литву и получить литовское гражданство. Но можно вести подсчет по культурным корням, по родному языку и небесной линии, с видом на которую вырос человек. Сам Добужинский тут сомнений не испытывал: «Я ведь коренной петербуржец! Хотя я и родился в Новгороде (случайность: просто мать моя гостила у своих родителей — вот причина). А через месяц я уже был перевезен в Петербург и жил там до 11-летнего возраста <…> Потом был действительно перерыв до университета, но связь с Пб. все время оставалась <...> так что я не отвыкал от Питера, разлука с ним только подогревала мою любовь <...> С Литвой же — связь романтическая, по “культу предков”, который в семье нашей существовал всегда, хотя 3 поколения жили в России, а дед мой был самый настоящий петербуржец. <...> Петербург — мой родной город, и этим объясняется многое».
В истории русского искусства так и повелось: Добужинский — это прежде всего о Петербурге, о его пустоте и небе, о брандмауэрах и голых деревьях на их фоне, о крышах и дворах, о городе странном, с одной стороны, столичном, а с другой, провинциально неспешном. Петербург Добужинского — это некая данность, «торговая марка», которую город охотно продает. Искать другого Добужинского можно, но имеет ли смысл?
На этот вопрос выставка в Шереметевском дворце отвечает исчерпывающе: «другого» Добужинского не будет. Более сотни работ, часть из которых пейзажи различных литовских мест, а вторая — театральные эскизы, которыми кормился художник до конца своего литовского периода (в 1935-м он переезжает в Англию, а затем в США), рассказывают о художнике большого петербургского текста, который прорывается даже через деревянные сараи старого Вильно.
Вильно (Вильна — в написании самого Добужинского, Вильнюс — сегодня) не был новым для эмигрировавшего художника городом. Здесь он провел годы своей учебы в старшей школе, здесь закончил гимназию. «С самого начала и за все годы жизни в этом городе он был мне мил и был как бы родной и “свой”, даже гимназия, которую я не любил, не мешала этому чувству — оно осталось и на всю жизнь». Он искал и находил здесь (и, позже, в других городах Литвы) «разнообразные впечатления старины», читал его как своеобразный начальный курс по истории архитектуры («…я незаметно для самого себя как бы учился архитектуре и стилям. Большинство грациозных и изящных виленских костелов было построено в XVIII веке, и дух этого века мне было дано впервые узнать именно тут. И не только это: в Вильне накопились наслоения нескольких эпох: была и готика, и грузное барокко, и классика…»). Но при переносе на бумагу литовские улочки и дворы оборачиваются строгим и сухим Петербургом. В каменной кладке стены в Каунасе мы видим нервный кирпич заводской стены на Васильевском острове; зияющий брандмауэр на Петроградской оборачивается тут чистотой дворового фасада в Вильно. Добужинский пишет с натуры, но победу одерживает натура художественная: углы, росчерки, повороты, свет, как родной язык, впитались в почерк мастера. Мы не видим тут литовского Добужинского, его и не было никогда, но видим «Литву Добужинского», и это интереснейший документ.
Все работы на выставке относятся к периоду эмиграции художника. Тот город, откуда он бежал, уже не был Петербургом: «С революцией 1917 года Петербург кончился. На моих глазах город умирал смертью необычайной красоты, и я постарался посильно запечатлеть его страшный, безлюдный и израненный облик. Это был эпилог всей его жизни — он превращался в другой город — Ленинград, уже с совершенно другими людьми и совсем иной жизнью...» Свой Петербург он унес с собой. И будет видеть его и в Литве, и в Нью-Йорке, где принципиально иное строение города не помешает художнику искать «петербургские» ракурсы и отсветы. Самый негромкий, самый спокойный, без экзальтации в поведении, рассуждениях и искусстве, самый вроде бы статичный и повторяющийся из мирискусников, Добужинский оказался и самым верным. Тут нет моды, нет шика и блеска, нет и особой славы. Тут долгая жизнь и уверенность в ее правильности.