5 февраля Мосгорсуд рассмотрит жалобу на арест врача Елены Мисюриной, осужденной на два года колонии после смерти пациента. Сейчас она находится в СИЗО, однако, по мнению правозащитников и общественности, суд должен перевести ее под домашний арест. «Коммерсантъ FM» удалось взять эксклюзивное интервью у Андрея Мисюрина — мужа осужденной, генетика, кандидата биологических наук, бывшего руководителя лаборатории генной инженерии Гематологического научного центра.
Фото: Facebook / Елена Мисюрина
— С какими чувствами вы ждете заседания, которое состоится в понедельник?
— С большой надеждой, что Лена окажется дома, и дальнейшие усилия по защите будут производиться с ее участием — естественно, нам будет легче выстроить защиту, поскольку необходимо учитывать и ее мнение тоже. Наша семья, дети уже ждут ее. Младший сын говорит, что постоянно чувствует, будто его кто-то обидел, хотя он, конечно, крепится, сдерживает свои эмоции, но, наверное, можно понять, что тяжело.
— Как ваши трое детей вообще воспринимают все это, как вы объясняете им эту непростую сложившуюся ситуацию?
— Ну, до конца объяснить не удалось, но воспринимают и переносят все они мужественно и стойко. Дочка сказала, что вообще не будет плакать, пока мама не вернется, взяла все обязанности в свои руки: у нас все блестит, и продукты она закупает, совершенно взрослым человеком себя показала. Старший сын взял на себя какие-то дела по работе, поскольку я просто физически не мог их выполнять.
— Как вы встретились с супругой в СИЗО, какие первые слова услышали от нее, о чем говорили?
— Я видел ее два раза: в первый день после ареста, 23 числа, и в пятницу, у нас было свидание около двух часов. Поговорили. Она уже адаптировалась, если можно так сказать, призналась, что это тяжело далось. Ей оказывали помощь соседки по камере — одной из, она уже сменила три разные камеры, — она там не ела первое время, и ей не предлагали, старались ее поддержать, чтобы она не уходила в себя, не замыкалась. Сейчас она адаптировалась и уже пытается продумывать дальнейшую жизнь — Лена совершенно уверена, что выйдет на свободу и, естественно, строит планы, чем будет заниматься дальше. Помимо того, что у нее и так было в планах развитие ее гематологической службы, есть и другие идеи, о которых лучше она сама расскажет. Показывает, что она не сломлена и не потеряла способность мыслить.
— А вы обсуждали заседание в Мосгорсуде? С какими эмоциями она туда идет?
— С ней я этого не обсуждал, поскольку, когда встречался с ней, еще не знал, что оно назначено. Я надеюсь, что ее привезут из СИЗО в суд, потому что могут и не привозить, могут провести заседание без нее, но хотелось бы верить, что она приедет, и, если будет принято решение о том, что ее отпустят, то сделано это будет прямо в зале суда. Хотя мне говорили, есть вариант, что ее опять отвезут в СИЗО и уже из СИЗО будут освобождать. Предполагаю, что первый вариант будет наиболее приемлемым, и в понедельник она уже выйдет вместе с нами из этого зала.
— Правозащитники, которые были у нее в СИЗО, говорят, что даже врачи в СИЗО ее всячески поддерживают. Может быть, она вам об этом рассказывала?
— Она действительно сказала, что врачи — из тех, что ее осматривали, это принятая процедура в рамках карантина — были, мягко говоря, удивлены. Более того, она сказала, что и конвой очень хорошо с ней обошелся — она думала, что какие-то тюремные ужасы будут там с первого шага, но ничего подобного — и конвой был поражен тем, что произошло. Более того, и другие заключенные к ней очень хорошо отнеслись.
— Вы сами чувствуете эту поддержку со стороны врачей, властей, прокуратуры?
— Конечно, я ее чувствую и очень признателен всем, кто нашел в себе мужество, потому что были сделаны шаги, которые требовали определенной смелости. Особенно я признателен вообще нашему сообществу, всем коллегам, всем неравнодушным людям, которые не только следят за этим делом, но и активно принимают участие в поддержке Лены, хотя бы просто письменно выражают свое мнение, пытаются анализировать произошедшее и понять, каким образом все это могло произойти. Дело не закончилось, еще нужно его каким-то образом, что называется, «ломать». В основе этого дела, в основе обвинения лежат недоказанные факты, и нужно правильно подобрать аргументы, чтобы показать, в чем эта неправда состоит. Хотелось бы — и Лена солидарна с этим, — чтобы не летели искры, чтобы все были максимально сдержанны, чтобы вещи были оценены с холодной трезвой головой.
— Будете ли вы подавать какие-то встречные иски? Ведь были такие ситуации: врачи, которых незаконно осуждали, получали компенсацию от государства.
— Это Лена и адвокаты должны принимать решение, но, зная Лену, я могу сказать, что у нее не кровожадный характер, и если даже какие-то шаги будут предприняты, они не будут направлены на то, чтобы кого-то растерзать и убедиться, что человек пострадал достаточно убедительно. Но, несомненно, должен произойти некий процесс реабилитации, потому что имя Лены пострадало. Мы даже пытались шутить — мы часто в каких-то трудных обстоятельствах пытаемся с помощью юмора справляться с абсурдом. Она, конечно, говорила, что, во-первых, нужно относиться к тому, что произошло, как к некой болезни, просила представить, что сейчас она находится в какой-нибудь инфекционной палате, и именно поэтому недоступна, то есть некое замещение мысленное сделать. Это она адресует родителям, потому что они очень сильно переживают — так же, как и все мы, но просто в силу возраста им тяжелее это переносить.
— Следственный комитет называет какие-то безумные цифры уголовных дел в отношении врачей. Как вы думаете, дело вашей супруги может стать переломным в системе?
— Мне кажется, пока рано на эту тему рассуждать, я не готов об этом сейчас говорить, поскольку не имею полноты картины. Испытания приходят, и у нас не всегда есть возможность уклоняться от них — и, раз это пришло, мы это приняли и попытались достойно пройти этот путь. В первую очередь — Лена, а я ей старался помогать, как мог. Хотя легче было бы, если бы мы с ней поменялись, поскольку дорогой мне человек находится в тюрьме, и я чувствую совершенное бессилие, это меня совершенно раздавливает.
— Елена говорила в одном из интервью, уже из СИЗО, что вы должны были защищать докторскую.
— Я буду защищать ее, да. Это состоится в конце февраля — просто в планах поставлено, что именно в этот день будет защита, — мы этот вопрос обсуждали, она об этом говорила даже в первый день, когда мы увиделись в СИЗО после ареста. Естественно, ей бы хотелось поприсутствовать на этой защите.
— Ранее вы заявляли, что дело в отношении вашей жены сфабриковано. Вы до сих пор так считаете?
— Да, я совершенно в этом убежден, но не уверен, на каком этапе это произошло, потому что, может быть, на каждом из этапов, пока это дело доходило до суда, что-то добавлялось. То есть, скажем, некая игра «как сделать из мухи слона» — просто путем замены одной буквы слово превращается в следующее, и постепенно можно совсем смысл исказить. Так в итоге и оказалось уже на выходе: в приговоре говорится о поврежденных сосудах, а на входе этого нет, все так называемые записи и свидетельства на входе не говорят, что были повреждены сосуды. Есть предположения, что произошла какая-то амплификация, усиление на каждом этапе. Можно предположить, что, допустим, патанатом, который проводил вскрытие, добросовестно заблуждался в чем-то. Но вот уже на этапе экспертизы мне очень странно, что доктор наук, гематолог, который делал заключение, почему-то был совершенно убежден, что ранения артерий, сосудов, которые он описывает, могли позволить больному еще так долго жить — на самом деле их масштаб такой, что он должен был бы погибнуть в течение 15–20 минут. Есть некоторые несоответствия даже просто между координатами того, что описано в деле: какой-то пуговчатый зонд выходит в районе перевязанных лигатурами сосудов, и из этого патанатом делает вывод, что это и есть доказательство того, что сосуды повреждены. При этом доподлинно известно, что лигатуры были наложены на те сосуды, которые совершенно не кровоточили, то есть гораздо выше. Причина смерти известна. Дело в том, что больной был в стадии стремительной прогрессии его онкогематологического заболевания. Представьте некое пиротехническое устройство: оно ведет себя спокойно, а если его поджечь, из него летят искры. Примерно то же самое произошло с кровью больного: было стремительное размножение клеток, качественные сдвиги функций крови, то есть она стремительно теряла способность свертываться.