Музыкальный руководитель "Снегурочки" — петербургский дирижер НИКОЛАЙ Ъ-АЛЕКСЕЕВ ответил на вопросы ЕЛЕНЫ Ъ-ЧЕРЕМНЫХ.
— Это ваша первая опера. Волновались?
— Ой, знаете, я уже столько дебютов пережил. Слава богу, немало оркестров меня слушало. Мое волнение скорее художественное. Впервые я столкнулся с условностями чисто театральной работы. Скажем, певец выходит из-за дальних кулис, в партитуре написано piano, а piano тут не прозвучит.— А с постановщиками нет противоречий?
— Есть легкое внутреннее несогласие. Но это очередной компромисс. Но только не с музыкантской совестью.
— У постановщиков была задача совместить "музей" — эскизы Николая Рериха — с чем-то актуальным. На вашу работу это наложило соответствующий отпечаток?
— Нет. Вы знаете, для меня любой композитор — как бы ныне живущий. Включая и Николая Андреевича Римского-Корсакова. Там все написано в нотах. И любой дирижер это должен слышать.
— А история интерпретаций вас как-то занимала?
— В мире не так много "Снегурочек". Все, что записано, я внимательно послушал: Федосеева, Светланова. Но, я считаю, важна своя фантазия. Студийная запись — это одно: многое можно подкорректировать микрофоном. А у нас тут живое дело. Сегодня один солист неважно себя чувствует, завтра другой.
— Кастинг солистов проводили вы?
— Да. Еще в сентябре я слушал претендентов на три состава. Со Снегурочками все нормально — это Елена Брылева и Ира Самойлова. Эти две Снегурочки меня очень радуют. Вообще у певцов уже появился блеск в глазах — то, чего я ждал.
— А как вам работается с оркестром Большого?
— Нормально работается. Хотя какое-то время было привыкание. Существуют ведь разные традиции. Я привык, чтобы оркестр играл по руке. А некоторые, скажем, больше слушают что происходит, и аккомпанируют как им нравится. Это специфика оперного оркестра. Кстати, симфоническим оркестрам ее иногда не достает: привыкнув играть по руке, они порой очень плохо аккомпанируют оперным певцам.
— В смысле?
— Ну, темнота эта ямная. Я, например, привык видеть глаза. А в темноте то, что называется флюидами, иногда не очень доходит. Но дело не в том, что я чувствую, а в том, что чувствуют музыканты, покидая оркестр после репетиции.
— "Снегурочка" пойдет без купюр?
— Нет. Сейчас такое время, что я не знаю какие оперы возможны без купюр. Другая жизнь, другой пульс времени.
— Вы это напрямую с ритмом жизни связываете?
— Да, в том числе. Мы постарались убрать все повторы. Существует ведь клавир, в котором все сокращения сделаны самим Римским-Корсаковым. У нас, по-моему, только одна купюра, о которой он не знает: перед началом третьего действия.
— Когда вы принимали предложение, вы ведь видели "Снегурочку" в формате большой сцены?
— Да, конечно. Потом меня спросили, возможно ли перенести ее на малую? Я ответил: "Да, возможно". Теперь, конечно, жалею об этом. Ну что ж, как говорится, назвался груздем, полезай.
— И как вам акустика Новой сцены?
— В любом зале должны пожить всякие ноты. Абсолютно новый зал. Пока там никто еще не ходил. Один концерт был пробный, больше ничего. Так что мы вот яму обживаем: опускали яму, опускали барьер, делали подиумы. Сейчас, мне кажется, оркестр оптимально звучит.