выставка муза
В Музее частных коллекций ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Лидия Делекторская — Анри Матисс. Взгляд из Москвы". Более светлой выставки ГРИГОРИЮ Ъ-РЕВЗИНУ давно не удавалось увидеть.
Произведения из фонда Делекторской, хотя и хранятся в ГМИИ, в постоянной экспозиции не выставляются, поэтому, можно сказать, нам показывают редкую и никогда не виденную выставку. Рассматривая ее, сначала поражаешься французской таможне. Сотни вещей Матисса — и на тебе, спокойно переданы в дар ГМИИ. Все равно как если бы профессор Харджиев подарил бы свою коллекцию Лувру, а у нас бы никто и не пикнул. Нет, понятно, особые отношения с Францией, понятно, посылали диппочтой, но чтобы так лопухнуться — это надо уметь.
Лидия Делекторская познакомилась с Матиссом поздно. В 1932 году ему было 63, а ей — 22 года. Сначала она была его помощницей в мастерской, потом сиделкой у его парализованной жены, потом его секретаршей, потом моделью. И в результате осталась при нем до его смерти в 1954-м и принимала телеграммы соболезнований по поводу этого события (две из них — на выставке). Первые два рисунка из его коллекции она у него купила — недешево, 1250 франков за каждый, чем, видимо, его потрясла. Оригинальный и высокоэффективный способ показать, что он для нее значит, и оно того стоило — потом он ее задаривал рисунками, гравюрами, декупажами, живописью. Ту коллекцию, которая возникла в результате, она и передала в ГМИИ.
Это не случайные рисунки, собранные за жизнь из отходов производства, подобранных со стола. Это то, что он ей дарил. Так что это коллекция одного настроения. Удивительного.
На выставке есть множество фотографий Делекторской. Это очень узнаваемый тип, хорошо памятный по советскому до- и послевоенному кино. Статная женщина с короткими завитыми волосами, с круглым лицом, тяжелыми чертами, полными руками и томным лирически-добрым взглядом, которая, кажется, сейчас запоет "Катюшу". Есть ее фотографии в платьях, в которых она позировала Матиссу, произведения ужасной послевоенной моды, когда женская одежда пыталась изобразить из себя генеральский китель. Есть украинские вышитые блузки, которые она надевала, ему позируя, какой-то невыносимый реквизит фильма "Кубанские казаки". И есть рисунки — она в той же позе, в том же платье, в той же блузке. Все узнаваемо, но полностью преображено.
Ее лицо становится формулой женщины, с которой можно быть только счастливым,— спокойное, безукоризненно гармоничное, всегда не то чтобы улыбающееся, а как бы готовое улыбнуться. Взгляд, и знающий тебя наизусть, и получающий удовольствие от того, что тебя наизусть знает, и одновременно ожидающий от тебя что-то новое, и уверенный в том, что новое будет, и будет хорошим. Из рисунков уходят все датирующие штрихи — и дурацкий перманент прически, и генеральские подшитые плечи. Пошлые этнографические орнаменты превращаются в цветы, которые просто не могут не цвести рядом с таким лицом.
Это формула, но формула как-то непосредственно живая. Поразителен его рисунок для капеллы Четок в Вансе — Богоматерь с чертами той же Делекторской. Когда художник рисует любимую им женщину в виде Богоматери, понятно, что при этом она превращается в формулу женственности. Но она еще вся сияет звездами так, будто это не только Богоматерь, а еще созвездие Богоматери в небе. То есть не просто Мадонна для меня — это ты, а еще когда я вижу тебя Мадонной, кажется, будто звезды сияют, прямо вот сейчас мне в лицо сияют, так это здорово.
Понятно, что эти рисунки на выставке центральные, иначе эта коллекция и не могла быть сформирована. Но из-за этого возникает особый эффект. Стиль Матисса везде одинаков, и получается, что эта женщина, ее пластика, ее лицо, ее глаза преображают все. Деревья — Делекторская, кошка — Делекторская, и даже святой Доминик — тоже Делекторская. Весь мир — Делекторская.
У великих французских художников ХХ века, как известно, была слабость к русским женщинам. Дали, Пикассо, Леже, Майоль, Бретон, Элюар — все любили русских. Отличие Матисса не в том, что двадцать последних лет своей жизни он прожил с русской, а в том, что из всех художников французского авангарда он самый светлый. Дали, если рисовал женщину, как-то намекал на сексуальные извращения, Пикассо — на распадение мира на осколки, Леже — на борьбу пролетариата против буржуа. И даже кажется, что за эти сексуальные перверсии, распад и революционность они этих русских и любили. А у Матисса этого нет. У него русская — просто счастье.