выставка архитектура
В новом выставочном зале "Инфопространство" (1-й Зачатьевский переулок, 6) открылась выставка "Остоженка — 10 лет". На ней показана архитектура образцового района московского капитализма. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Остоженка сегодня — место настолько уникальное, что появление единственной в стране огромной (больше 3 тыс. кв. м) частной архитектурной галереи здесь уже даже и не удивляет. Хотя если бы не контекст, это было бы что-то невозможное. Остоженские переулки теперь напоминают то Швейцарию, то Францию, чаще всего Финляндию, и вроде как и архитектурная галерея тут возможна.
Видимо, чувствуя благодарность к контексту, хозяин галереи Владимир Глуховский начал выставочную деятельность с того, что его и выставил — показал архитектуру, которая возникла на Остоженке за последние десять лет. Тема такова, что выставка становится важнейшим архитектурным событием. В 1989 году Совет министров СССР заказал архитектору Александру Скокану план реконструкции района. План оказался образцом всего градостроительства постсоветской России: на его принципах сделан Генплан Москвы. Здесь изобрели средовой подход. Остоженка стала тем, чем были Новые Черемушки во времена Хрущева, образцом для всей страны.
Прошло десять лет. Можно подводить итоги.
По сталинскому плану Москвы по району Остоженки должен был проходить проспект от Дворца советов до университета. Дворец не построили, университет построили в другом месте, но район как-то остался пребывать в ожидании собственного снесения, его не застраивали и не ремонтировали. Благодаря этому он приобрел черты некоторой выморочности, однако же сохранил обаяние старой Москвы и был в постсоветское время осознан как хранилище наших традиций и духовности.
Главным принципом реконструкции по плану Скокана было сохранение сложившейся исторической среды. Новые здания должны были стать как бы незаметными, растворяться на втором плане. Это проект. Теперь результат.
Среда Остоженки сегодня поражает тем, что смешиваются пласты, которые в реальности не должны встречаться. Неомодернистские дома, выстроенные Александром Скоканом, Юрием Григоряном, Сергеем Киселевым, Сергеем Скуратовым, удивляют качеством даже не архитектуры, а цивилизованности. У них есть такие элементы, которых у русских домов быть не может: ухоженные дворы, газоны, аккуратные дорожки, подземные парковки. Это не московское качество жизни, это престижный буржуазный квартал топ-менеджеров в европейской столице. К этому добавляется второй тип среды, образованный строительством в лужковском стиле. Таких домов немного (главный — центр оперного искусства Галины Вишневской по проекту Михаила Посохина), но они активны и, кроме того, поддержаны фланкирующим район храмом Христа и церетелиевским, являющимся в перспективе каждого переулка местной остоженской Годзиллой.
В отличие от европеизированной среды Скокана, посохинская выражает отечественную нутряную мечту о процветании. По количеству окон, шагу этажей, двухэтажным зеленым мансардам дом Галины Вишневской — это густонаселенный курятник. Низкие потолки, максимальное сокращение нежилой площади, подъездов, холлов и вестибюлей — бедненький дом. Загруженность фасада деталями показывает, что про бедность знали и пытались прикрыть ее внешним богатством. Качество деталей придает богатству второсортный привкус, что-то вроде вечерних платьев с вещевого рынка в Конькове.
Эта среда монтируется с пластом старой, доперестроечной Остоженки. Старые дома, пробравшиеся в списки памятников, еще стоят. Их обитатели еще ходят по остоженским переулкам, стремясь к максимальной незаметности, чтобы их никто не поймал и не выселил. Три эти среды — европеизированных топ-менеджеров Скокана, рыночников Посохина и недовыселенных старых жителей — не смешиваются и не могут смешаться во что-то однородное; каждая из них отрицает возможность другой. Они взаимно отгораживаются, из-за этого для чужака самым заметным, самым активным элементом остоженской среды сегодня является забор.
Среда изменилась самым радикальным образом. При этом Остоженка стала школой архитектуры русского неомодернизма 90-х. Эта архитектура стремится к иррациональности композиций, подчеркивает разломы, разрывы, фрагменты. Если представить себе эти здания в чистом поле, то получится похоже на западную архитектуру деконструкции. Легко, однако, представить себе степень возмущения наших архитекторов, здания которых позволили себе представить в чистом поле. Вся логика формы, по их мнению, обоснована средой. Среда полностью изменяется, но при этом архитекторы свято уверены, что ее хранят.
Западная архитектура деконструкции — это архитектура случайности, ответа на представления 90-х о кризисе рациональности, о конце прогресса, о конце истории. Если архитектурная форма случайна, то ее единственным обоснованием является творческое "я" художника, а это для нас совсем не подходит. Для нас архитектура — закономерный государственный процесс, здесь в процессе критики и самокритики, длительных согласований рождается единственно правильное решение.
Уникальной спецификой нашего неомодернизма оказалось то, что он работает с категорией закономерной случайности. Причем это случайность исторических напластований, то есть основанием авангардной формы оказывается прошлое. Такого не знала русская авангардная традиция, вечно устремленная в завтра, и я не знаю ни одной другой немодернистской школы, главным основанием которой было бы обращение к прошлому.
Остоженка — звездный район. Если посмотреть состав российских архитектурных выставок за рубежом, то он наполовину состоит из остоженских объектов и на две трети из остоженских имен. Потому что это уникальная русская архитектурная школа, предмет нашей законной гордости. Но удивительно, как это у нас получается. Ничего, что планировали, не получилось. Что касается жителей, то им, переселенным в Коньково и Бибирево, наверное, приятно думать о том, как улучшилось качество остоженской жизни. Среда исчезла; главное впечатление, которое испытываешь, оказываясь в остоженских переулках: этого здесь быть не могло и не может. А вместо этого возникло то, чего не планировали и не хотели. Видимо, это главный способ достижения в России чего-то хорошего. Если что-то получается, то не запланировано. Как случайность, в которой не желают признаваться.