выставка рукописи
На своей новой выставке Государственный исторический музей решил продемонстрировать публике жемчужины своего собрания рукописей: письма и бумаги избранных иностранных знаменитостей последних семисот лет. К чтению чужих писем на открытии выставки приобщился СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Отдел рукописей ГИМа — сокровищница, про недра которой ходят легенды: дескать, столько там редкостнейших пергаментов, бумаг и бумажек (не говоря уже о полных книгах), что даже сотрудники не всегда осведомлены о самых сокровенных из них. Новая выставка вроде бы развенчивает часть домыслов, показывая, что цену своим драгоценностям хранители знают. И потому выискали самое любопытное из писем и бумаг всякого рода исторических деятелей начиная аж с XII века.
Но романтический ореол не рассеивается. Во-первых, отдел рукописей не архив, и упорядоченно-скучных цельных собраний там нет, в основном просто разрозненные и разношерстные документы. Во-вторых, у самих писем и бумаг, представленных на выставке, изрядно романтическая судьба, поскольку происходят они главным образом из частных коллекций, которые собирали уже русские знаменитости. (Среди прочих была в XIX веке такая коллекционная мания — собирать автографы знаменитостей просто так, без научных соображений.) Так и представляешь просвещенных русских дилетантов, копающихся в лавках римских, пражских и венских антиквариев и восторгающихся случайно найденным среди пыльного хлама письмом Вазари к Микеланджело. Или записочкой Торквато Тассо. Или чем-нибудь еще из того, что мы имеем счастье видеть на выставке.
Видеть мы можем не так уж много — с полсотни аккуратно разглаженных бумажек развешаны и разложены по витринам двух маленьких залов. Кое-где для пущей наглядности висят еще и гравюры, изображающие знаменитых корреспондентов. Как ни странно, создатели выставки решили не баловать посетителей лишней научностью и хронологичностью, расположив экспонаты по географическому принципу. Буллы римских пап, письма знаменитых итальянцев, письма знаменитых испанцев, письма знаменитых немцев. А на соответствующих витринах — приятная панибратская путаница: малюсенькая открыточка королевы Виктории русским державным родственникам, письмо Горацио Нельсона жене и тут же какой-то рескрипт Елизаветы I; послание Марии Стюарт из темницы расположилось рядом с небрежным письмецом Байрона — и так далее. То есть в соответствии с названием выставки демонстрируются нам не документы как исторические источники, а документы как курьезы, раритеты, освященные знаменательностью личностей. Этот романтический месседж выставки удачно подчеркнули ее гвоздем — полной авторской рукописью романа Вальтера Скотта "Талисман", заботливо выставленной в отдельной витрине.
Впечатления, однако, двойственные. Конечно, устоять против обаяния исторического документа всегда трудно, особенно если на нем стоит подпись Наполеона или Гете. Можно даже сказать, что бумажка с собственноручной подписью производит значительно большее впечатление, чем прижизненный портрет владельца этой подписи, просто потому, что видна, в конце концов, его собственная рука, а не рука живописца. Но документ документу рознь; как когда-то сказал Юрий Тынянов, "есть документы парадные, и они врут, как люди". Булла папы Александра III, датированная 1164 годом, конечно, не то чтобы врет, но о личности Христова наместника говорит мало. С большинством монарших писем, выставленных в витринах, та же история: написаны безукоризненным секретарским почерком XVI, XVII или XVIII столетия, а от монарха только подпись, в лучшем случае дополненная чем-нибудь вроде "пребываем к вам благосклонны".
С личными письмами некоронованных особ вышло совсем по-другому. Тут уж вранья мало, и вместо парадности возникает ощущение некоторой неловкости: интимный характер у этих писем прошедшие столетия не отняли. Это особенно чувствуется у французских витрин. Вот письмо Дидро: бранит ("шутливо", уточняет экспликация) своего корреспондента за то, что тот, забавник, прислал великому энциклопедисту письмецо с непристойными картинками, а конверт не заклеил, так что мадам и мадемуазель Дидро были изрядно смущены. Рядышком послание маркизы де Помпадур маршалу Ришелье — тоже интересно: с интонацией старой товарки по оргиям издевается над военной неудачей маршала. Мол, повоевали вы не очень, мон шер неудачник, но уж зато покушали, я думаю, с аппетитом. Хотя рядом же — официальное письмо Бальзака графу Уварову с просьбой посодействовать браку писателя с Ганской и письмо Гюго Александру Герцену с риторическими выражениями восхищения.
Интересно ли сравнивать знаменитые почерки? Безусловно. Но только зачем? Была некогда очень популярна такая паранаука, как графология — определение всех черт и черточек характера по почерку. Ее идея сейчас кажется столь же простой и привлекательной, сколь безнадежно устаревшей. Ну прочтем мы по почерку Байрона, что у него был комплекс неполноценности, а по каракулям Марии Стюарт — что у нее был сильный характер (а то мы этого не знали). Теперь письма в основном пишутся с помощью компьютерной клавиатуры, и автографы великих людей (если лишить их значимости исторического источника) кажутся просто предметом любования. Так их и показали на выставке — опять, как в XIX веке, бессмысленными, но любопытными.