В Музеях Кремля открылась выставка «Владыки океана. Сокровища португальской империи XVI–XVIII веков». Рассказывает Сергей Ходнев.
Фото: Анатолий Жданов, Коммерсантъ / купить фото
Один из самых занятных объектов выставки — огромное двухчастное полотно конца XVI века с видом лиссабонской торговой улицы Руа-Нова. Толчея, иноземные и местные купцы, менялы, слуги с товарами, дети, дергающие кошку за хвост, арап на ослике — и такая во всем этом наивная невозмутимость, почти как в венецианских видах Карпаччо. Картина когда-то принадлежала Данте Габриелу Россетти и в Кремль прибыла из Англии, что в своем роде символично. Именно Великобритания в XVIII веке ненавязчиво оплела Португалию торговыми соглашениями, в результате которых богатое иберийское королевство превратилось в сателлита новоявленной «владычицы морей» (а портвейн — в без пяти минут британский национальный напиток).
Но любопытнее всего сама улица, кусочек того старого Лиссабона, который был уничтожен апокалиптическим землетрясением 1755 года. Выглядит она на картине как живописное, но не слишком опрятное нагромождение узких домов в четыре-шесть этажей, где под окнами простодушно висит белье (первые этажи, правда, заняты явно торговыми галереями). На самом же деле тогда, в конце XVI века, этой улице было мало равных по концентрации капитала, дорогих товаров и предметов роскоши буквально со всего света.
О самой этой великой амбиции небольшого окраинного королевства, выстроившего гигантскую колониальную империю с владениями в Африке, Южной и Юго-Восточной Азии и Латинской Америке, рассказывают в зале Успенской звонницы. Пожалуй, только один раз в начале этого пути португальская корона серьезно просчиталась, когда отказала в поддержке Христофору Колумбу, вынудив его адресоваться к монархам соседней Испании.
В остальном же португальцам невероятно везло, неизменно везло добрых два с половиной века. И при принце Генрихе Мореплавателе, который пустил богатства тамплиеров (в Португалии опальные рыцари уцелели, сменив вывеску и став называться орденом Христа) на усовершенствование судостроения и навигации. И при короле Мануэле I Счастливом, рачительнейшем администраторе (как свидетельствуют великолепно украшенные документы) и щедром покровителе искусств, вдохновителе стиля мануэлино — причудливого португальского извода ренессанса. И при испанских Габсбургах, которые на несколько десятилетий прибрали к рукам владения Португалии, и тогда на изумительном доспехе Филиппа II, который немецкие оружейники испещрили изысканными мифологическими сценами, появились украшения с португальской геральдической символикой. И при королях новой, Брагансской династии; тщеславнейший из них Жуан V без счета тратил бразильское золото ради того, чтобы его двор затмевал барочным великолепием Мадрид, Рим и Версаль разом.
И рядом со всеми этими внушительными ювелирными, рукописными, нумизматическими, оружейными и живописными чудесами — два документа будто бы даже скромного вида, но неизмеримой значимости. Один — Тордесильясский договор 1494 года, которым Испания и Португалия поделили и новооткрытые, и неоткрытые еще земли: так, Лиссабону отошла Бразилия. Второй — сборник изложенных арабскими стихами лоций великого арабского мореплавателя Ахмада ибн Маджида: именно он указал экспедиции Васко да Гамы путь в Индию через Аравийское море, о чем, судя по фразе «Если бы я знал, что будет от них!», запоздало пожалел.
Воспетых Камоэнсом «владык океана» найдется в чем обвинить — и алчные, и ушлые, и инициаторы всемирного трафика работорговли. Но, во-первых, чего-то наподобие устроенной испанцами в Мексике кровавой бани на их совести не было: они всегда были прежде всего коммерсантами, а не конкистадорами. Во-вторых, именно они спровоцировали глобальный художественный диалог, на долгие века привив Европе страсть к азиатским диковинам — их показывают на второй площадке, в Одностолпной палате. Фарфор, лаковые изделия, костяные статуэтки Спасителя и Богородицы с китайскими и индийскими чертами, серебряная филигрань и перламутр, привезенные из Гоа, который португальцы сделали «Римом Востока»,— все это в XVII веке бойко расходилось по сокровищницам и кунсткамерам, добираясь даже до ризницы московского патриарха: среди прочего на выставке есть японский лаковый футляр, в котором патриарх Никон хранил шляпу, и перламутровый сосуд-алавастр, в котором до 1917 года хранилось миро для помазания царей. Но, напоминает выставка, португальцы и сами «наследили» в чужих культурах. И раритеты наподобие знаменитой японской ширмы из Музея Виктории, изображающей первую высадку длинноносых и большеглазых чужеземцев в Нагасаки, оказывались экзотическим зеркалом, в которое невольно смотрелась европейская колониальная экспансия.