10 лет ВЧК-ОГПУ

К десятилетию ВЧК "Огонек" опубликовал воспоминания Якова Петерса*, о том, как возникло всесильное ведомство. Журнал воспроизводит эту статью с сокращениями

* Я.Х. Петерс — зам. председателя ВЧК Феликса Дзержинского, с 1920 года полномочный представитель ВЧК в Туркестане и начальник Ташкентской ЧК, начальник Восточного отдела ГПУ, расстрелян в 1938 году.

18 или 19 декабря 1917 года тов. Дзержинский, встретив меня в коридоре Смольного, позвал меня в одну из пустующих комнат и сообщил, что вместо Военно-революционного комитета образуется Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, куда и предложил пойти мне работать. Работая в числе 13 членов ВЦИК в Военно-революционном комитете, я достаточно был знаком с внутренним положением страны и работой врагов Советов, чтобы, не задумываясь, согласиться с предложением тов. Дзержинского.

Через день после нашего разговора было первое заседание коллегии ВЧК. Какие вопросы обсуждались на этом совещании, я совершенно не помню, и никакого протокола, к сожалению, не осталось. Из всех присутствующих работать в ВЧК остались только: Дзержинский, Ксенофонтов, Евсеев и я.

20 декабря 1917 года ВЧК была официально оформлена, мы переехали из Смольного на Гороховую-2.

Перед нами стоял серьезный вопрос: как бороться с контрреволюцией? Но не менее серьезным был и вопрос: кого считать контрреволюционерами? Кругом бушевали хаос и разруха — наследие прошлого хозяйничания буржуазно-помещичьей власти. Вместе с буржуазией социал-соглашатели старались углубить разруху через саботаж интеллигенции, бандитизм и пьяные погромы. Меньшевики и эсеры были душой интеллигентского саботажа. ВЧК должна была разобраться в этом хаосе, различить ворчащего обывателя от врага революции и расправиться с теми, кто является опасными для революции.

Аппарат ВЧК подбирался с большим трудом. Работников рвали тогда во все стороны, а ВЧК такой орган, в котором могли работать только люди, беззаветно преданные революции. Правда, немало проходимцев старалось туда попадать. Я помню, как уже в первые дни работы оказалось немало авантюристов, предлагавших свои услуги ВЧК. Мы их гнали в шею. Были случаи, когда приходили бывшие офицеры, доносившие на своих коллег, и старались после этого втесаться в аппарат. Помню случай с одним офицером-летчиком.

Он пришел в ВЧК и сообщил, что знает офицерскую контрреволюционную организацию, у которой много оружия, бомб. Его заявление было проверено, арестовано много офицеров и найдено указанное оружие. Но летчик использовал момент — собрал компанию, провел "обыск" якобы от имени ВЧК в гостинице "Медведь", забрал у кутящей буржуазии все ценности и скрылся. С большим трудом его потом разыскали и расстреляли.

Обывательствующие из наших рядов неохотно шли работать в ВЧК. Одна из основных причин — чрезмерная тяжесть работы: обыски, аресты, слезы на допросах.

Работа среди членов коллегии была распределена так: Дзержинский — председатель, Ксенофонтов — секретарь, я — казначей. Тем не менее все ведали оперативной работой и сами принимали участие в обысках и арестах. И лишь постоянно подбирая состав, ВЧК принимала форму организованного аппарата.

Немало затруднений было и в методах борьбы с нашими врагами. В положении о ВЧК, принятом Совнаркомом, права ВЧК были чрезвычайно неопределенными, но этого положения никто из нас не знал. Поэтому было немало конфликтов с самого же начала работы: то со специальной следственной комиссией, которая в те времена существовала, то с наркомюристом — левым эсером Штейнбергом. Даже инцидент с летчиком, совершившим бандитский налет, был использован Штейнбергом в Совнаркоме против прав ВЧК. Поскольку левые эсеры входили в Совнарком, правительство вынуждено были считаться. Так было внесено ограничение, что ВЧК может вынести постановление о расстреле только единогласным голосованием коллегии. Достаточно было кому-нибудь не согласиться, и самый опасный для революции преступник не мог быть уничтожен... Как характерный пример можно привести дело о Пуришкевиче — Шнауре. Они сидели в ВЧК. Шнауре был провокатор, Пуришкевич — известный черносотенец. Пуришкевич держал себя хорошо и произвел впечатление на некоторых товарищей, и когда вопрос обсуждался в коллегии, то благодаря одному воздержавшемуся он остался жив и очутился на Дону, откуда приносил революции немало вреда.

Борьба разгоралась, на каждый вопль Штейнберга в Совнаркоме против насилия со стороны революции Владимир Ильич давал достойную отповедь. Левые эсеры добились введения в состав коллегии ВЧК нескольких своих членов и даже поста зам. председателя ВЧК Александровича — все это, чтобы тормозить работу.

В начале работы ВЧК применяла расстрел исключительно к бандитам. Расстрелов контрреволюционеров почти не было, а в отношении бандитов эсеры не возражали. Когда же летом 1918 года капиталистические страны окружили РСФСР кольцом империалистической блокады, а внутри страны на помощь международной буржуазии пришли контрреволюционные силы всех мастей, то для обороны революции ВЧК должна была принять решительные меры, расправляться беспощадно, расстреливая предателей и изменников. Левые эсеры и тут пытались противодействовать. Лишь после лево-эсеровского восстания ВЧК освободилась от них, и работа с этого времени велась единодушно.

Чем шире росла работа ВЧК и разгоралась борьба с врагами, тем больше требовалось осторожности в подборе людей. Ни в одном учреждении не было столько соблазнов, сколько в ВЧК, особенно в тяжелые 1918-1919 годы. Владимир Ильич как-то очень ярко выразил это, когда со стороны меньшевиков и эсеров раздавались голоса против отдельных злоупотреблений. Он сравнил буржуазное общество с разлагающимся трупом. И не было ведь ни одного учреждения, которое бы так близко прикасалось к этому разлагающемуся буржуазному трупу, как работники ВЧК. В 1918-1919 годы, в голод и разруху, в буржуазных квартирах нередко находилось достаточно продовольствия и всяких благ для соблазна голодных сотрудников.

Если же задать вопрос: много ли было преступлений, отвечу — их было удивительно мало. Известную роль играла беспощадная расправа ВЧК, которой она карала сотрудников в случае их злоупотреблений.

Помнится случай с одним из комиссаров по обыскам, который при обыске украл пару серег и колечко. Все эти вещи стоили не больше трех-четырех рублей. Комиссар объяснил свой поступок тем, что жена и ребенок больны, им требуется молоко, а взять негде. На меня эта история произвела тяжелое впечатление. Я распорядился собрать комиссаров по обыскам, человек 15-20 в отдельную комнату, и привести туда виновного на суд самих сотрудников. Прошло немало времени, когда мне позвонили и сообщили, что они вынесли постановление: расстрелять. Решение комиссаров показало, что они поняли вред поступка своего товарища и что подобный поступок вряд ли повторится со стороны остальных. Цель была достигнута, расстреливать не было смысла, и коллегия заменила расстрел 15 годами тюрьмы.

Были ли предательства в рядах сотрудников ВЧК? Я помню только один случай измены в 1918 году в рядах сотрудников ВЧК. На существовавший тогда Центротекстиль был сделан налет со стороны анархо-бандитов. При допросе в ВЧК один из бандитов указал квартиру, где можно найти адскую машину, которой анархо-бандиты хотели взорвать ВЧК. Сотрудники, посланные с обыском в эту квартиру, действительно нашли денежный ящик, туго набитый взрывчатыми веществами высшего качества. В ящике находилась батарейка, часы, и по часам видно было, что взрыв намечен ровно на 8 часов. На дальнейшем допросе выяснилось, что анархо-бандиты имели связь с одним из комиссаров ВЧК, который должен был доставить этот денежный ящик вечером в ЧК закрытым на ключ и принести в комнату коллегии, где я занимался, передать мне этот ящик и заявить, что он найден при обыске, но что от него нет ключей, доказывать, что в ящике, наверное, находятся деньги и золото, и просить оставить его в помещении коллегии до утра, когда придет слесарь и откроет его.

Вечером должно было состояться заседание коллегии, и, когда бы она была в полном сборе, как раз в 8 часов должен был произойти взрыв. Это единственный случай измены, который я вспоминаю. В этом деле были замешаны один комиссар и машинистка.

Буржуазная печать немало кричала о зверствах ВЧК, истязаниях и т.д. Но при самых трудных допросах, когда имели дело с преступниками, с крупнейшими контрреволюционными организациями, ВЧК долго мучилась при допросах, но не допускала ни малейшего насилия.

Каплан, ранившая Владимира Ильича, была доставлена в ВЧК сейчас же после покушения. Держала она себя чрезвычайно резко и вызвала возмущение со стороны сотрудников и тех сотен рабочих и ответственных работников, которые приходили в ВЧК сейчас же после покушения. Но разве могла быть даже какая-нибудь мысль о причинении боли Каплан, чтобы она выдала своих соучастников? Конечно, нет!

ВЧК решительно карала даже за малейшее оскорбление по отношению к арестованным. Как-то раз после ареста бандитов на допросе один из анархо-бандитов грубо оскорбил следователя, который не выдержал и ударил кулаком по шее арестованного. Как только мы узнали об этом факте, немедленно созвали всех сотрудников в клуб и на глазах сотрудников судили следователя. Тов. Дзержинский требовал расстрела. Следователь был осужден на десять лет, потом выпросил отправить его на фронт, чтобы искупить свою вину.

Партия и рабочий класс своим доверием опровергли клевету, что аппарат ВЧК есть что-то особое, вне контроля и вне подчинения высшим органам власти.

Источник: "Огонек" N 52, 1927 год