В октябре Государственный симфонический оркестр «Новая Россия» дал большой концерт в Кремле с Дианой Арбениной и рок-группой «Ночные снайперы». О своем отношении к рок-культуре, о том, как зарабатывает деньги и во что инвестирует, рассказал художественный руководитель и главный дирижер «Новой России», альтист Юрий Башмет.
Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ
— Юрий Абрамович, не припомните, как заработали свои первые деньги?
— Точно не воровством, но... маленькой неправдой. Я был тогда школьником. Учился на скрипке и альте в музыкальной школе. В глазах родителей был во всех отношениях примерным мальчиком. За исключением одного небольшого «но» — я увлекался гитарой. Моя мама знала о моем увлечении, но, поскольку я был, в ее понимании, примерным мальчиком и в музыкальной школе шло все хорошо, она закрывала на него глаза. У нас с друзьями был свой ансамбль. Гитара была мне тогда по сердцу, а занятия в музыкальной школе моему увлечению помогали. То было время повального увлечения «Битлз». Город Львов, где я тогда жил, выражаясь современным языком, в 60-е был очень продвинут и тяготел к европейской культуре. Подчеркну, европейской, даже не американской, культуре. Кроме «Битлз», которых мы считали богами, восхищались восточноевропейскими музыкантами, в числе которых, помню, был такой Чеслав Немен, чьей манере никто даже не пытался подражать. У нас во Львове тоже было несколько довольно сильных рок-коллективов...
— Вокально-инструментальных ансамблей по советской терминологии?
— Скорее — инструментальных. Пели мы тогда мало. Что до меня, то я однажды сорвал голос и дальше петь почти не пытался. А вот играли мы с удовольствием. Был такой человек — Юрий Шарифов, он нам предоставлял инструменты, и мы устраивали репетиции и джем-сейшены. Обычно Львов был последним городом больших гастролей по Советскому Союзу, после концертов группы устраивали джем-сейшен с местными музыкантами, то есть с нами. В городе я был на хорошем счету, поскольку техника игры на скрипке развивала и мою технику игры на гитаре. Меня приглашали — мы соревновались. По очереди брали гитары и импровизировали. Помню, на одном из таких состязаний был покорен фантастическим выступлением одного белоруса. Спустя годы встретились за ужином с ним после концерта в Таллине, им оказался Владимир Мулявин... Но я увлекся, вы же, кажется, о деньгах спросили?!
— Да.
— Так вот, кроме таких творческих джем-сейшенов мы вполне регулярно играли на танцах, нас приглашали на дни рождения, в рестораны. Эту часть жизни я от мамы скрывал. Это было то, против чего мама моя внутренне протестовала. Выходило, что я обманывал ее: возвращаясь в час ночи, говорил, что был на дне рождения у подружки моей подружки, потом — у брата подружки или еще у кого-то.
— И сколько же вы зарабатывали на таких выступлениях?
— Если выходило по десять рублей за концерт на человека — было очень хорошо. Так бывало редко. Чаще — рублей по пять. Но случались и совсем удачные дни, когда играли в ресторанах и нам заказывали песни. Иногда — раз по восемь, а то и все десять одну и ту же. У нас в репертуаре было несколько украинских песен. Самая знаменитая — «Червона рута», ну и популярные советские вещи. Я слов не знал, зато у брата был целый рукописный журнал со всеми песнями, которые только могли прийти в голову заказчикам. Однажды у нас был курьезный случай. Очень подвыпивший клиент подошел, протянул 25 рублей — немыслимые по тем временам деньги за заказ — и попросил исполнить «Балтийское море». Брат мой перевернул весь свой талмуд: ну нет такой песни! А деньги мы уже взяли, человек уже отошел от сцены. Тогда мы пошли на хитрость. Взяли простейшую тональность — ля минор. Я стал импровизировать на гитаре по классическому квадрату на трех аккордах, а брат на ходу придумывал слова: «Балтийское море. Волны шумят», и все в том же духе. Получилось очень складно — с красивой кульминацией и финалом. Заказчику очень понравилось. Мы потом очень долго эту историю вспоминали и смеялись.
— Что на эти деньги можно было купить?
— Ну представьте себе для сравнения, что мороженое «Эскимо» стоило тогда 11 копеек. Я любил пирожки с мясом — по четыре копейки, а по десять копеек — уже совсем не сермяжные...
— Это то время, когда на полтора рубля можно было пообедать в ресторане?
— Да.
— То есть это действительно были немалые деньги. На что же вы их тратили?
— По мелочи. На еду, на подарки к праздникам. До 18 лет ничего серьезного я не покупал. А уже когда в 1971 году переехал в Москву и мне нужно было покупать инструмент, на котором, кстати, играю до сих пор (альт миланского мастера Паоло Тесторе (1758).— «Деньги»), мне понадобилось 1,5 тыс. руб.
— По тем временам, наверное, цена автомобиля?
— Я вам точнее скажу. На тот год это было чуть меньше половины цены «Запорожца», который стоил тогда 3,5 тыс. Но этих 1,5 тыс. у меня не было. Было 500, что удалось скопить с тех концертов в ресторанах. Пятьсот рублей подарил дедушка, а пятьсот мой папа одалживал у родственников и потом с большим трудом больше года отдавал.
— То есть о ваших заработках тогда родители уже знали?
— Под конец учебы в школе был один случай, когда у мамы не оказалось рубля, чтобы дать мне на обед в школу. Когда я увидел, как она носится, ищет деньги по карманам и собирается пойти одалживать у соседей, у меня не выдержали нервы и я ей обо всем рассказал.
— Как она среагировала?
— Удивительно просто. Первое, что сказала: давай только папе не будем говорить. Потом предложила распорядиться этими деньгами разумно. Она знала, что мои сверстники, собираясь поступать, занимались с платными репетиторами,— это требовало больших средств. И мы решили, что на заработанные игрой на гитаре деньги тоже возьмем частных репетиторов. В результате на вступительном экзамене в Московскую консерваторию со сложнейшей музыкальной задачей, на которую отводился час, я справился за минуту. Оставшееся время тайно отсылал варианты задачи другим поступающим. Меня за это могли вмиг снять с экзамена, но этого не сделали. Я же не знал тогда, что завкафедрой альта Вадим Васильевич Борисовский сказал всем коллегам, что я — лучший и что он меня берет в свой класс сразу после первого экзамена, который был по специальности.
— Родители вам материально помогали во время учебы?
— Консерваторская стипендия тогда была где-то 27 рублей с копейками. Это в том случае, если не было троек. Учился я хорошо, но мне еще дедушка присылал по 50 руб. и родители — по 50 руб. На такие деньги в те годы жили дети секретарей обкомов, райкомов и прочая золотая молодежь. Для понимания, доехать на такси пять километров от консерваторского общежития на Малой Грузинской до консерватории на улице Герцена обходилось в 23 копейки. Огромная порция плова в ресторане «Узбекистан» стоила 87 копеек. Можно было купить две порции и устроить пир на четверых в общежитии.
— Но это не те деньги, которые позволили бы обзавестись собственным автомобилем?
— После аспирантуры, в 1976 году, я победил на конкурсе в Мюнхене. Премия в 5 тыс. марок, наверное, в сравнении с премиями нынешних конкурсов смотрится смешно, но на те деньги я мог купить «Фольксваген-Жук». Однако в тот год производство этой машины было переведено в Мексику — она стояла в Мюнхене на витрине, но в продаже ее не было. На те деньги я накупил аппаратуры, подарки своим родным и близким, но вернулся без авто.
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
— А государство разве премии не забирало?
— Нет, премии не трогали. Мало того, нам суточные выдавали. Был такой закон, по которому премии на международных конкурсах даже налогами не облагались.
Потом уже львиную долю гонораров от зарубежных гастролей забирал «Госконцерт». За гастрольный концерт мы получали гонорар в зависимости от фиксированной ставки и потом уже надбавок за звание, за мастерство, за гастрольную деятельность и так далее. У наших великих уровня Рихтера и Гилельса делали стопроцентную надбавку. И это вырастало у них в $500, максимум $1 тыс. за концерт. То есть, когда там платили $5 тыс., они с него получали лишь часть. Я, по правде сказать, несколько лет получал подобные надбавки.
Первые серьезные западные гастроли у меня были с Московским камерным оркестром в Германии. Было 17 концертов. За эти концерты я получал гонорар по 2 тыс. марок за каждый, что для молодого музыканта считалось очень и очень хорошо. Но фактически мне доставалось по 154 марки. Но все равно в результате я получил тогда, по моим представлениям, громадную сумму, которая обеспечила все мои мечты на тот момент. Я купил видеокамеру, пластинки и еще какие-то мелочи. Мечтал приобрести новый автомобиль. У меня был к тому времени от папы «Запорожец», но мне хотелось «Жигули». Поэтому когда нам в следующий раз уже с другом-пианистом предложили гастрольный тур по Германии, я рассчитал точно, какую сумму я привезу, какую оставлю «Госконцерту», где именно обменяю деньги и в какой именно «Березке» смогу купить эту машину.
Чтобы сэкономить на еде, мы решили взять с собой продукты на весь тур, уместив их в огромный чемодан. В первый же день в Мюнхене женщина, организовавшая концерты, угостила нас прекрасным ужином — со шницелем, пивом, как сейчас помню. Мы были в восторге и не воспользовались продуктами. На следующее утро завтрак оказался тоже бесплатным. Мы удивились, но посчитали, что снова экономим на еде и это хорошо. Организатор гастролей по дороге стал расспрашивать, в каком ресторане мы бы хотели пообедать, а затем и поужинать. Это нас смутило, но вскоре в разговоре выяснилось, что менеджер кроме оплаты концертов нас кормит весь тур. Надо сказать, что тот менеджер понимал, с кем имеет дело, он работал с лучшими русскими музыкантами — у него был Рихтер, квартет имени Бородина, Татьяна Николаева, Баршаевский оркестр, Третьяков, Кремер и я вот молодой появился.
— Что же вы сделали с чемоданом еды?
— В час или два ночи мы сложили нашу еду в пакеты. Стараясь не шуметь, пробрались к выходу в гостинице. Темными мюнхенскими переулками вынесли все продукты и с грустью опустили их в мусорный бак.
— А «Жигули»-то купить удалось?
— На родине все было непросто. Нужно было собрать большую кучу справок, чтобы иметь возможность купить машину в принципе. Продавец «Березки», которому сдавал уже справки и все разрешения, недоумевал, как такой молодой музыкант может получить столько денег. А потом я узнал, что, пока оформлялись все эти справки, курс марки резко взлетел и те деньги, что откладывал на покупку «Жигулей» подорожали настолько, что у меня появилась возможность купить целую «Волгу». Но на «Волгу» нужно было еще особое разрешение — на нее имели право люди в статусе директора завода, не ниже. Пришлось доказывать свое право на приобретение авто. В конце концов мой друг, который занимался оформлением всех этих бумаг, не выдержал и гаркнул на продавца: «Пока ты гонял мяч во дворе, он по восемь часов занимался на скрипке, чтобы защищать честь страны...» Покупатели вокруг нас шумно поддержали. Продавец сдался. Так я стал счастливым обладателем «Волги».
— В СССР о деньгах не принято было говорить в обществе. Это тема была табуирована едва ли не больше, чем секс.
— Может быть, но, как и о сексе, мы о них говорили — на кухнях и шепотом... Сейчас принято считать, что Советский Союз — плохой. Но нельзя же очернять все. То, что касалось образования, и музыкального образования в частности, всегда было на высочайшем уровне. Любая мама понимала, что, выбирая творческую специальность для своего ребенка, лучше всего — музыка. Если ты хотел заниматься поэзией или стать писателем, можно было столкнуться с цензурой. То же касалось художников, которые искали свои пути самовыражения,— авангард был вне закона, его могли объявить антисоветчиной. А вот исполнителей и композиторов цензура практически никак не касалась.
В каждой семье, и в нашей — не исключение, знали, что к деньгам нужно относиться с уважением, причем с большим уважением. Но когда ты выходишь на сцену, ты действительно обо всем этом забываешь — тебе важно, что ты делаешь в данный момент и для кого ты делаешь.
— Тем не менее вы ведь наверняка во что-то вкладываете деньги?
— Вкладываю? Да. В детей и внуков. В их благополучие, здоровье, образование. Да и себе, наверное, могу что-то позволить. Конечно, если быть очень расчетливым, незачем летать в бизнес-классе. Но тогда мне нужно будет думать, куда положить в салоне футляр с инструментом и т. д.
Деньги для меня — это здоровье, комфорт и удовольствие. Я не должен задумываться о том, сколько стоит кофе утром, сколько стоят струны для инструмента, сколько стоят хорошие концертные туфли. Если мне понравится вещь, которую я бы хотел, наверное, не уйду, сказав, что это слишком дорого. Но у меня нет несбыточных желаний и амбиций. Мне никогда не хотелось иметь личный вертолет или самолет. У меня нет недвижимости за рубежом. Считаю, что у меня есть все, что я заслужил. Остальное — мне просто не нужно. На мой взгляд, деньги не должны мешать заниматься своим делом.