театр фестиваль
В Ростове-на-Дону проходит традиционный международный театральный фестиваль "Минифест" с участием театров из России, Германии, Эстонии, Грузии, Армении, Украины. На его открытии Ростовский молодежный театр показал чеховскую "Чайку". В ней есть немало оригинальных ходов и одно не предусмотренное автором сенсационное убийство. Из Ростова-на-Дону — обозреватель Ъ РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.Художественный руководитель Ростовского молодежного театра Владимир Чигишев уже больше десяти лет проводит этот популярный международный театральный фестиваль, но сам ставит спектакли, которые ни на какой другой фестиваль никогда отправиться не смогут. Так, в середине 90-х он сделал весьма оригинального "Гамлета", во время которого зрителей все время водили из одного помещения в другое. Сам ростовский театр был таким образом уподоблен замку Эльсинор, а замки на гастроли не ездят. Только что выпущенная господином Чигишевым чеховская "Чайка" тоже станет исключительно ростовской достопримечательностью. Хотя бы потому, что для ее показа в старом ярусном театре убирают из партера все зрительские кресла, а на их месте обустраивают покрытое зеленым сукном игровое поле, на котором персонажи Чехова играют в крокет. Публика же рассредоточена по ложам бенуара и бельэтажа.
Как бы ни были необразованны сегодняшние театральные зрители, вряд ли кто-нибудь из режиссеров берется за Чехова, чтобы просто рассказать историю о двух писателях, двух актрисах и несчастной любви. Ставить "Чайку" означает, в сущности, трактовать священное театральное писание. То есть записываться либо в богоборцы, либо в реформаторы, либо в твердолобые ортодоксы. Владимир Чигишев выбрал средний путь, но реформы предложил вполне самостоятельные. Разделил спектакль перерывом не там, где это стало принятым в последнее время, то есть перед последним актом, а пополам. А поворотным моментом стала первая предпринятая Треплевым попытка самоубийства. Венчающий первый акт выстрел означает и кардинальную смену цветового настроения спектакля: если первую половину ростовской "Чайки" ее персонажи проходили в белом, то во второй носят исключительно черные одежды.
Кстати, птице уподоблена не только Нина Заречная. Все они здесь чайки — в большей или меньшей степени, и поэтому всем в финале им назначена смерть. Под крокетным полем художник Николай Симонов спрятал стены соринского дома, и зрители после перерыва могут наблюдать не только участников диалогов, но и всех остальных персонажей. Впрочем, с высоты зрительских лож игровая площадка напоминает не столько жилье людей, сколько археологические раскопки: так выглядят не дома, а открытые под завалами остатки храмов. Ненавязчиво намеченная аналогия обостряется еще и потому, что в пространстве "Чайки" есть свой алтарь. Ведь над "раскопанным" в партере "домом" возвышается обычная театральная сцена, а на ней стоит еще другая сцена, где Нина Заречная играет декадентскую треплевскую пьесу про мировую душу и красные глаза дьявола. Сцена с самого начала черна и пуста. Очевидно, это место искушения творчеством, которому подвержены главные герои пьесы. Соблазн сей, разумеется, чреват бедами и небытием, до масштабов вестника которых у режиссера Чигишева выращен скромный работник Яков. Еще в начале он зловеще сверкает за занавесом дачного театра лезвием пилы, а в финале прогоняет из дома жизнь смертоносным чучелом убитой чайки.
Но самая неожиданная, сенсационная для русского театра беда случается тогда, когда все частные повороты трактовки распознаны, а прочих никто не ждет. В "священном писании" последняя реплика: "Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился". А здесь надо заключить иначе: "Дело в том, что Константин Гаврилович застрелил Нину". Потому что действительно застрелил из ружья, как только она решила с выражением прочитать старый монолог. Потом задернул черный занавес и застрелился сам. Избавил женщину и от поездки в Елец, и от ангажемента на всю зиму, и от образованных купцов, пристающих с любезностями. Те, кто пришел в театр смотреть незнакомую историю, решат, что Треплев пристрелил изменницу из ревности. Те, кто любит логику завершенных концепций, станут уверять, что герой таким образом расправился с самой идеей художественного творчества. Чеховеды испугаются, что господин Чигишев просто начитался Акунина и впал в ересь. А сам режиссер вправе считать, что отныне записан в богоборцы.