В Музее-квартире А. С. Пушкина на Арбате открылась выставка "Гибель Арбата". Фотографии Александра Потресова (1902-1972) рассказывают о том, как рушились арбатские переулки и как строили Новый Арбат. Комментирует ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Вообще-то когда читаешь название выставки "Гибель Арбата", то думаешь, что это про Арбат перестроечный. Где в день рождения Окуджавы собирались романтические личности для громкого исполнения хором "В мой душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы", все дышали воздухом свободы и гуляющие иностранцы еще рассматривались как доказательство нашего нового европеизма, а не как потенциальные покупатели списанного армейского обмундирования. Сегодня, когда Арбат однозначно опознается как дешевая туристическая барахолка, которая присутствует в любом курортном городке от Шарм-эш-Шейха до Сорренто, можно сказать, что он уже погиб, и хотя плач по этому поводу и выглядит несколько экзотичным, но с другой стороны — чего не бывает.Оказывается, нет, "Гибель Арбата" — это плач по поводу прокладки Калининского проспекта в 1962 году. Уж если экзотика — так экзотика. Не сказать, чтобы поминки ожидались. Даже прямо никто не ждал, что сейчас вот вступит поплакать по поводу хрущевского вандализма. Но с другой стороны, в такой экстравагантной скорби есть даже оттенок художественного жеста, и тут есть о чем подумать. Например, не устроить ли публичное оплакивание безвременной кончины поэта Байрона или же, скажем, архитектора Кокоринова, трагически повесившегося на чердаке выстроенной им Академии художеств в конце XVIII столетия.
Сложность таких мероприятий на первый взгляд в том, что довольно трудно собрать референтную группу, то есть в достаточной степени представительную скорбящую аудиторию. Где мы, а где вандализм Хрущева с этим его Новым Арбатом? Однако же, как оказалось, есть еще порох в пороховницах. И даже не только пожилые искусствоведы с просветленными лицами, не только дамы бальзаковского возраста, но и вовсе молодые юноши с горящими взглядами собрались вместе, чтобы пережить ту тяжелую утрату, которую мы понесли в начале 60-х годов.
Есть в Москве такие люди, которые любят Собачью площадку. Любовь эта метафизическая, Собачьей площадки уже нет, и среди ее любителей нет согласия на тему, где она была ("Меня хоть мама в детстве в поликлинику водила через Собачью площадку, а ты-то чего говоришь, тебя еще вообще не было, юнец несчастный",— бросала на вернисаже эффектная дама одному любителю площадки из новых). Со стороны эта привязанность к Собачьей площадке выглядит даже отклонением и странностью. Но, что важно, почему-то люди, отличающиеся этой неуместной любовью,— это очень хорошие люди, незлые, романтические и стремящиеся к высокому.
И вот эти любители Собачьей площадки собрались в Музее-квартире Пушкина со своей слабостью, чтобы посмотреть на фотографии Александра Потресова и вспомнить былое. Постороннему человеку воспринять эту выставку на первый взгляд трудно. Тем более тому, кто использовал площадку не совсем в чистых целях (замечено, что когда ты с легкой грустью роняешь где-нибудь в районе Арбата: "Здесь была Собачья площадка", то это как-то хорошо действует, особенно на девушек с духовными запросами). Но высокий духовный строй клуба Собачьей площадки как-то проник в поэтику фотографий Александра Потресова и сделал их довольно привлекательными.
Нет, конечно, здесь есть ужасы сноса. Вот экскаватор с каменным ядром встал около деревянного особняка со следами ампирности на фасаде и сейчас, пожалуй, вдарит. А вот трактор, переделанный из танка, стоит на фоне метро "Арбатская", и под его гусеницами крошатся последние камни старых арбатских переулков, и напоминает это советские танки в Праге в 1968 году. А вот взрыв так называемого "дома архитекторов", и каменная пыль летит над головами людей в серых ношеных пальто с поднятыми воротниками и мятых кепках — явных бывших жильцов, архитекторов, стремящихся одеться как-то по-пролетарски. В общем, есть над чем поплакать.
Но структура кадра, работа со светом — весь строй этих фотографий скорее не про плач, а про какое-то другое настроение. Одна из фотографий запечатлела плакат на заборе около уже возведенных небоскребов Нового Арбата и двух молодых людей, его рассматривающих. Плакат изображает кафе-мороженое, две условные официантки в очень мини-юбках, явно кубинской внешности, несут огромные пирамиды мороженого, а сзади какие-то едва что не пальмы и море. Молодые люди, рассматривающие ноги официанток, в кепках и ватниках, похожи на фотографии Иосифа Бродского в ссылке, серый осенний день и грязная фактура еще оставшихся арбатских домов делают особенно острой эту невозможную мечту о счастье. И смотрят они на эти ноги одновременно и с увлечением, потому что не может не забирать, и недоверчиво, с каким-то предчувствием, что они, пожалуй что, окажутся и чужими на этом празднике жизни.
Вот это сочетание некоторой увлеченности с явным недоверием и составляет суть поэтики фотографий Георгия Потресова. С одной стороны, сносят свое, знакомое — но это знакомое отчасти напоминает трущобы, с деревянными гнилыми лабазами, покосившимися этажами, битыми стеклами и какими-то недобрыми, бандитского вида бабульками. С другой стороны, это новое — светлое, счастливое, современное и благоустроенное — кажется отчаянно чужим. Человек зависает где-то посередине.
Выставку организовала галерея "Ковчег", и надо поразиться безукоризненному чувству стиля этой галереи. Их тема прочитывается в этих фотографиях с необыкновенной ясностью. Это частная советская жизнь с легким упором на рубеж 50-х и 60-х, когда Сталин уже помер и есть надежда на что-то счастливое, но несколько неуверенная, меланхолическая надежда, которая точно окончится фрустрацией. Это отчасти боязливое ощущение, что в принципе может быть и хорошо, но скорее все-таки не будет, составляет очарование частной жизни шестидесятнической интеллигенции. Это очень забытое чувство, но что-то в нем есть. Что-то вроде: "Знаешь, милая, а здесь была Собачья площадка. Может, все еще будет хорошо".