В Музее архитектуры открылась выставка Дани Каравана. Израильский архитектор строит в разных городах мира абстрактные архитектурно-ландшафтные композиции, повествующие о негармоничности мироздания. Они очень похожи на советские монументы, но по сути являются их полными антиподами, считает ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Это, наверное, был самый народный вернисаж Музея архитектуры — шесть больших залов, в которых располагались работы Дани Каравана (Dani Karavan), были забиты под завязку, и посмотреть развешанные на стенах фотографии было почти невозможно. Автор — маленький, коренастый, с нехарактерным для еврея простоватым лицом — произносил речь на иврите. Ее переводил гораздо более эффектной внешности человек, вносивший в нее непередаваемый витальный колорит: "Я таки рад иметь уникальный чанс показать свой монумент, где родина русского конструктивизма, что я всегда мечтал". Жаль, не пришел ожидаемый Зураб Церетели, который по-русски мог бы ответить не менее красочно.Дани Караван кратко рассказал свою биографию (родился в 1930 году, учился в Париже, Америке, Италии, был членом кибуца, как архитектор и скульптор начал работать в 60-е годы), сказал, что в творчестве он ценит лаконизм и близость к природе, и выразил благодарность директору музея Давиду Саркисяну за организацию выставки. В ответ Давид Саркисян поблагодарил "Джойнт", израильское посольство в Москве и Еврейское агентство в Москве за то же самое. Шквал аплодисментов за эти хотя и искренне высказанные, но сравнительно протокольные благодарности, зримо продемонстрировал, что для собравшихся перечисленные организации не чужие.
Атмосфера не слишком способствовала восприятию искусства, но работы свое берут. Монументы Каравана воздействуют дважды. Сначала — невероятным сходством со знакомым советским опытом. Если бы нелегкая занесла Дани Каравана родиться в СССР, он, несомненно, был бы мастером "сурового стиля". Простые геометрические формы, тяга к белому камню, к монументальности, "сценарный подход" к монументу (то есть проектирование не только форм, но и разнообразных путей, по которым движется зритель) — все это настолько роднит его с позднесоветскими монументами памяти ВОВ, что кажется, будто это все выстроено у нас, по времени — примерно между Брестской крепостью и монументами в Прибалтике. Установив это отчасти неприятное тождество, сначала не испытываешь к творчеству Каравана добрых чувств. Но чуть присмотревшись, обнаруживаешь совершенно противоположный строй его монументов.
Советские всегда были устроены так. Там есть долгий, иногда мучительный путь через руинированные формы, который в итоге приводит к чему-то целому, целостному и монументальному: обелиску, пирамиде, на худой конец — бетонному красному знамени. У Каравана прямо наоборот: сравнительно понятный и простой путь — лестница, проход через улицу колонн, коридор между двумя стенами, который ближе к центру разрушается, превращаясь или в руины, как в Аллее прав человека в Нюрнберге, или в пустоту неба и моря, как в памятнике Вальтеру Беньямину, или в "Пути света" в монументе в Сеуле, или в свободу природного хаоса — какого-нибудь искривленного дерева, как в монументе памяти Ицхака Рабина. Соответственно вместо победы, консолидации и силы, которыми у нас было принято увековечивать места чудовищных поражений и страданий, у него возникает тема одиночества и медитации в разрушенном центре мира.
Дани Караван работает с ограниченным числом мотивов — путь, дыра, руина, но каждый из них превращается в фантастической силы экзистенциальный опыт. Причем именно опыт, а не символ — у него нет символики, у него есть переживание пространства. Оно предельно глубоко и предельно абстрактно. Просто есть некий путь, который вначале кажется и даже является разумным и умопостигаемым. И он ведет в достаточно понятную, раз навсегда заданную перспективу. А когда в нее вступаешь, то постепенно путь начинает распадаться. Пока ты не оказываешься один на один с природой, совершенно посторонней твоему разуму, устроенной по неисповедимым законам. Наверное, невозможно проще и лаконичнее передать интуицию Бога в мире, верящем в рациональность мироздания.
У Каравана — те же простые геометрические формы, которые привычны нам по брежневской эпохе, но они значат нечто противоположное. У нас это оплот сопротивления, некие первоэлементы мира, которые не разрушишь, не убьешь. У него они превращаются в останки, руины непонятого и недоступного замысла о мировой гармонии, и сама их элементарная геометричность становится какой-то незащищенной наготой слишком простых человеческих замыслов перед лицом невероятности и непонятности прошедших через ХХ век катастроф.
Очевидно, что, если бы такая выставка проходила 20 лет назад, она бы идеально подходила под определение "сионистская вылазка". В известном смысле нам был продемонстрирован уже отмененный, но еще оставшийся в головах некоторых граждан монументальный образ врага (часть этих граждан с выражением мрачного и антонимичного происходящему патриотизма на лице анализировала еврейские монументы на предмет поиска масонских символов). Но если перед нами теперь и не образ врага, то образ антипода. Он делал то же самое, что делали у нас, но прямо противоположным образом. И у него таки получилось.