Ян Каплинский Улыбка Вегенера
Три года назад главный живой классик эстонской поэзии Ян Каплинский внезапно выпустил книгу русских стихов. "Белые бабочки ночи" были достаточно диковинным явлением. Вышедшая сразу в двух вариантах, в современной и дореволюционной орфографии, книга получила "Русскую премию" и стала заметным событием в поэтическом мире. Каплинский моментально оказался своего рода новорожденным патриархом — своим и одновременно чужим, принадлежащим какому-то совершенно иному пространству. Это пограничное положение связано не только с происхождением из другой литературы, но и с определенным типом поэтической речи. Его задумчивые, меланхоличные верлибры будто бы невозможно расположить во времени, они не кажутся ни современными, ни традиционными, ни герметичными, ни слишком открытыми. Тексты Каплинского написаны человеком, которому будто бы незачем принимать читателя в расчет. Он не боится высокопарности, банальности, потому что говорит то, что в определенных координатах может быть названо "правдой": вот почти ушедшая жизнь, вот пейзаж, на фоне которого она уходит, вот человеческая история, которая напоминает о себе в мимолетных очертаниях облаков, вот смерть, которую можно встретить легкой, не слишком саркастичной, но и не подобострастной улыбкой. Такой, как у замерзшего в Гренландии полярника Альфреда Вегенера, имя которого стоит в названии второго русского сборника Каплинского. Книга эта — по-своему более откровенная. Отчасти потому, что Каплинский гораздо больше пишет здесь в настоящем времени, почти на злобу дня (в его тихий мир далеким треском проникают даже Крым и Донбасс). Отчасти потому, что большую часть книги составляют переводы. Они выдают истоки, образцы его позиции. Высокомерно-смиренные максимы китайского поэта-императора Ли Юя, заносчивая меланхолия португальского модерниста Фернандо Пессоа, несколько риторический экзистенциализм шведского классика Гуннара Экелефа. Демонстрируя свою принадлежность этой большой традиции гордого смирения, русские стихи Каплинского утрачивают свою изначальную загадочность. Они звучат будто бы в резонансе с вечным хором мудрецов. И эта коллективность скучнее стартового одиночества. Самым обаятельным жестом на этом фоне оказывается минутное присоединение к совсем другому хору — замечательные переводы эстонских народных песен:
"Матушка моя могла бы волчат кормить, / батюшка мой медвежат холить-растить; / выхолили-вырастили меня мужика крепкого, / воспитали меня парня изрядного. / Был я лебедем в утробе матушки, / судаком плавал под сердцем родимой, / быстрой белкой прыгал во чреве. / "Кто ест сердечко мое,— жалуется матушка,— / кто ест-пьет кровь из жилок моих,— плачет родимая,— / кто-кто грызет мозг из моих косточек?" / Это я, мужик-мужичок, ел сердце матушки, / это я, парень-паренек, ел-пил кровь из жилок родимой, / это я грыз мозг из ее косточек".
Издательство Literature Without Borders
Маурицио Лаццарато Марсель Дюшан и отказ трудиться
Эта маленькая книжка 2014 года — не из главных трудов философа Маурицио Лаццарато, как и многие деятели итальянской левой оппозиции 70-х, бежавшего во Францию и пишущего по-французски. Это как бы отступление от серьезных тем в подчеркнуто пустяковую область. И тем не менее "Отказ трудиться" — на редкость остроумный и удивительно для современной политической философии оптимистический текст. Лаццарато честно следует за художественной траекторией великого дадаиста, но его книга, конечно, никакое не искусствоведение. Дюшан интересует его скорее не как художник, а как парадоксальный политический мыслитель. Идеолог уничтожения самого искусства как способа производства ради превращения его в освобождающий поиск поступка. Как можно догадаться, этот поиск связан с отказом от труда. В частности — труда художника, направленного на поиск манеры, создание узнаваемых объектов, чей рыночный успех гарантируется фигурой известного автора. Именно этот тип труда, в основе которого лежит так называемое творчество, талант, становится основополагающим в современном западном капитализме — в том числе и тех его сферах, что далеки от искусства. И он же, этот вроде бы свободный, творческий труд, еще больше отдаляет от подлинной свободы. Дюшан, а вслед за ним Лаццарато, противопоставляют ему лень, воздержание от производства. Лень — своего рода практика сосредоточенности, повышенного внимания к возможностям, случайностям и совпадениям. Такое не-творчество стирает границы между искусством и жизнью, но не через включение в поле искусства все больших областей быта (метод поп-арта). Напротив, его метод — спасение вещей и людей от удручающей полезности, от закрепощающих мест и позиций ради возможности стать кем и чем угодно. Именно таковы дюшановские реди-мейды (включая знаменитый писсуар), каламбуры и личины. Они вовсе не результат творческого поиска. Скорее акты изгнания смысла, но, конечно, не с целью скучной демонстрации отчужденной пустоты бытия. Напротив, этот ленивый экзорцизм дает состояться веселому новому.
Издательство Grundrisse Перевод Сергей Савосин (под ред. Сергея Дубина)