«Мне важно знать, что они продолжают жить»

15 лет назад завершился штурм театрального центра на Дубровке

Ровно в 10 часов в четверг, 26 октября, на площадке у театрального центра на Дубровке начнется памятное мероприятие, посвященное пятнадцатой годовщине трагических событий во время захвата террористами в заложники зрителей и труппы мюзикла «Норд-Ост». Собравшиеся, которых год от года становится меньше, почтут память погибших минутой молчания, отпустят в небо 130 белых воздушных шаров и возложат цветы к памятнику. “Ъ” поговорил с людьми, которые сами провели три ночи в захваченном террористами зале или потеряли там близких.

Фото: Геннадий Гуляев, Коммерсантъ / купить фото

Вечером 23 октября 2002 года группа боевиков в составе 40 человек ворвалась в помещение театрального центра на Дубровке, где шла первая сцена второго действия мюзикла «Норд-Ост». Общее число заложников составило более 900 человек. Пятерым актерам и семерым техникам удалось в первый вечер бежать из захваченного здания, еще две заложницы смогли бежать 24 октября. 24 октября в результате нескольких раундов переговоров террористы отпустили 39 человек, 25 октября — еще 19 человек. В переговорах с террористами 24 и 25 октября принимали участие певец Иосиф Кобзон, журналист Анна Политковская, чеченский политик Асламбек Аслаханов, журналист Марк Франкетти, вице-спикер Госдумы Ирина Хакамада, детский доктор Леонид Рошаль и хирург Анвар аль-Саид, бывший президент Ингушетии Руслан Аушев, политики Евгений Примаков и Григорий Явлинский, представители швейцарского Красного Креста и ряд других лиц. Вечером 24 октября телеканал «Аль-Джазира» транслировал видеообращение командира группы боевиков Мовсара Бараева с требованием вывода российских войск из Чечни. Террористы убили несколько человек: 23 октября ими был расстрелян подполковник российской армии Константин Васильев, попытавшийся установить контакт с командиром террористов. 24 октября была убита Ольга Романова, вошедшая в театральный центр с целью переговоров. Убит был и Геннадий Влах, пришедший к захваченному зданию в поисках сына, которого среди заложников не оказалось. В ночь на 26 октября террористы открыли огонь в зрительном зале, в результате чего были ранены двое заложников, один из которых позднее умер в больнице. В 5 часов 10 минут утра 26 октября начался штурм захваченного здания. В 6 часов 30 минут силовики объявили, что театральный центр находится под их контролем, а в результате штурма убито 36 террористов, освобождено 750 заложников, 67 человек погибли. Однако общее число погибших составило 130 человек.

Светлана Губарева, гражданка Казахстана, находилась среди заложников, потеряла двоих близких: «Я не боюсь. Я не живу»

— Вы, наверное, хотите спросить, боюсь я или нет. Я не боюсь и не хочу. Я не живу. Мы обращались с открытыми письмами к президенту и спецслужбам, но ответов не получали. Когда было принято решение о штурме, те, кто его принимал, были уверены, что угроза подрыва зала реальная. Такая возможность у террористов была, они отстреливались на протяжении 20 минут после начала штурма. Я не видела начала атаки, так как была без сознания. Но мои знакомые, которые видели, говорят, что Бараев искал электриков, чтобы отключить вентиляцию, и вместо того, чтобы отдать команду взрывать, он отдал команду обороняться. Из тех материалов уголовного дела, с которыми я знакома, следует, что те террористы, которые встречались спецназовцам на пути при штурме, не пытались произвести взрыв. Никто из них не бросил гранату в заложников, хотя такая возможность у них была. Я не могу отвечать на все возникающие вопросы: это дело следствия.

Асламбек Аслаханов, генерал-майор, президент Ассоциации работников правоохранительных органов и спецслужб РФ, в 2002 году заместитель главы комитета Госдумы по госстроительству: «Я очень сожалею, что убили всех террористов»

Станислав Кучер — о годовщине теракта на Дубровке

— В октябре 2002 года я прилетел в Болгарию. Помню, что в доме там почему-то внезапно погас свет, и в это время супруга сообщила, что в Москве произошел захват заложников. Террористы требовали встречи со мной, Кобзоном, Рошалем, руководителями ряда северокавказских регионов. Я срочно собрался и вылетел назад в Москву. В администрации президента мне сказали, что ходить не надо, но я ответил, что это моя жизнь и я никогда не допущу, чтобы мои родные за меня стыдились. Я пришел в штаб, выяснил обстановку, поговорил с Проничевым (генерал ФСБ Владимир Проничев.— “Ъ”»), другими руководителями. Они меня тоже отговаривали от встречи, но я пошел и был первым, кто разговаривал с террористами. Они сели вокруг меня, я начал говорить Бараеву, что вы трусы, чеченцы не воюют с женщинами, детьми, людьми одной религии и так далее. Вы понимаете, какие последствия ждут ваших родных, близких, всех чеченцев, проживающих в Российской Федерации. На меня направили автомат, сказали, что я агитатор и что меня сейчас расстреляют, потому что я ничего не решаю. Разговор был неприятным, но жестким с моей стороны, потому что я был значительно старше их. Они говорили мне: «Ты разговариваешь уже не с людьми, это оболочка, наши души уже там, и мы доведем начатое до конца». Все вокруг были спокойны, и только Бараев много шумел и кричал, но мне показалось, что главным был не он, а человек, сидевший справа от меня. Именно он сказал Бараеву: «Положи автомат и не дергайся, он все правильно говорит. Зачем мы вообще сюда приехали?» Очевидно, что те, кто их послал, смогли найти слова, одурманить, заманить какими-то посулами в расчете на то, что ситуация вызовет возмущение во всем мире и организаторам будет проще решать свои политические задачи. Я очень сожалею, что убили всех террористов, они многое могли рассказать об истинных виновниках трагедии, о том, как удалось с таким количеством оружия практически незамеченными пробраться чуть ли не в центр Москвы. Сейчас ситуация в части предупреждения терактов в стране намного лучше, спецслужбы более подготовлены и работают на упреждение, но это все равно может повториться и у нас, и в любой точке мира. Вокруг тысячи ресторанов, клубов, спортплощадок, других мест скопления людей, и хотя там и установили металлоискатели, все может произойти в одно мгновение.

Дмитрий Миловидов, член координационного совета общественной организации «Норд-Ост», потерял дочь: «Теракт оставил сиротами 70 детей»

— Спустя 15 лет вопросов все еще много, они и не исчезали. Еще в 2003 году мы задали десять вопросов следствию. Наши вопросы сложили в папочку с материалами дела и никакой информации нам не предоставили. Позднее Европейский суд по правам человека передал полную копию материалов дела нам как заявителям жалобы — вот такой окольный путь общения с государством. Вопросов очень много и к спецслужбам, и к президенту: в частности, как боевики проникли в Москву? Почему не возбуждалось уголовное дело по факту гибели заложников, из которых 125 человек погибли не от пули? Мы получили материальную помощь в размере 114 200 руб. на каждого погибшего, за эту сумму мы смогли достойно похоронить своих близких. После этого были попытки обращаться за помощью, но кончались они, например, тем, что семья, где двое детей остались без попечения родителей, получила прибавку к пенсии в размере 250 руб. в месяц. Теракт оставил сиротами 70 детей, у многих выживших заложников серьезные проблемы со здоровьем. Для пострадавших был открыт специальный кабинет при одной из городских больниц, но она травматологического профиля, и часть исследований, включая биохимию крови или компьютерную томографию, делают только за деньги. Наша общественная организация по мере сил старается помогать бывшим заложникам в решении этих проблем.

Григорий Явлинский, председатель федерального политкомитета партии «Яблоко»: «Это наше общее поражение»

— Я был там. Вел прямые переговоры с боевиками об освобождении заложников. Террористы обещали мне освободить людей в обмен на телефонный разговор Путина с Масхадовым. В подтверждение своей готовности боевики отпустили восемь детей. Но в Кремле уже был другой план, они готовили операцию по освобождению. Во время штурма погибло очень много людей, погибли дети. Теракт на Дубровке стал одним из ключевых моментов в истории современной России — власти тогда сделали выбор не в пользу сохранения жизни людей. Через два года был Беслан с сотнями погибших. То, что случилось 15 лет назад в Москве,— наше общее поражение, наша общая трагедия. Ни один российский политик и даже ни один гражданин не может снять с себя ответственность за случившееся. Вечная память погибшим. Искреннее сочувствие и соболезнование родным и близким. Сил и здоровья выжившим.

Алена Михайлова, журналист, находилась среди заложников, потеряла мужа: «Здание не было взорвано, это уже хорошо»

— Мы живем в Калининградской области, в Москву муж поехал в командировку, он был директор радиостанции, и ему надо было решать служебные вопросы. Было начало осенних каникул, и мы повезли старшего сына в Москву, поводить по музеям и театрам — но в тот вечер он остался в гостинице. Я не могла не воспользоваться возможностью и купила два билета на «Норд-Ост», в тот же день, за три часа до начала. После антракта мы сидели в третьем ряду, у меня сохранились билеты. Когда появились террористы, я сразу поняла, что это не часть сюжета постановки. Они пустили очередь в потолок, согнали ребят в форме летчиков, которые в этот момент танцевали, а потом объявили, что это захват. И к нам в зал начали сгонять еще людей, которые были в здании. У всех была полная растерянность, пока они не объявили, что происходит. В какой-то момент сказали: звоните, сообщайте близким. Позвонили близким, сказали, что остался один ребенок в отеле, чтобы друзья забрали его оттуда и сообщили родителям в Калининграде. Телефоны у нас то собирали, то раздавали, мы сделали всего два-три звонка до того, как они разрядились.

Все заложники были в разных условиях: например, люди на балконе ходили в туалет, а не в оркестровую яму, как мы.

Кто-то относился к ним как к абсолютному злу, кто-то пытался найти логику в их действиях. Я журналист, я с ними разговаривала, пыталась найти логику. Они тоже были разные, разных возрастов, характеров, кто-то из них вообще не реагировал на нас, но были молодые женщины, которые отзывались на просьбы, хотя это не значит, что мы подружились.

Почему России предложили еще раз подумать о «Норд-Осте»

Сам штурм и момент, как я оказалась в больнице, не помню. Я слышала крик «она ранена», когда мужчина из числа заложников побежал по спинкам кресел в сторону сцены, в него начали стрелять и попали в женщину. И последнее, что я помню, была какая-то суета, в зале сбоку появился террорист, который, по-моему, был ранен, поскольку спрашивали врача. Больше ничего не помню. Потом я очнулась в палате и вообще ничего не понимала, даже что я в Москве. Я до сих пор восстанавливаюсь, у меня проблемы с памятью. Тогда в Москве я была недолго, родные приняли решение, что я буду себя лучше чувствовать там, где рядом близкие, дети. Может быть, если бы оказали тогда помощь в Москве, было бы лучше. А в Калининграде не было специфического лечения. Мне разрабатывали руку, были проблемы с сосудами, кровь была густая, как кисель, были поражены почки, печень. Что касается памяти, то все считали, что это психологический шок и это временно. Но даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, волнуюсь, у меня сердцебиение очень сильное. Мне важно знать историю других заложников, как они живут. Мне важно знать, что они продолжают жить и у них все хорошо.

И чем дальше, тем больше вопросов. Нам так и не объяснили, как в столице 40 вооруженных до зубов людей прошли через гаишников, снимали квартиры, арендовали транспорт, перевозили взрывчатку. Получается, кто-то впустил в квартиру людей, не сказал участковому, что поселились какие-то странные люди. То есть мы все несем ответственность. Остаются вопросы по газу. Нам сказали, газ безвредный, но это не так. Мы все обращаемся к врачам, и у нас одинаковые симптомы. Врачи видели такие же только у ребят, участвовавших в военных действиях. А у меня при выписке было написано: «Бытовая травма на улице Мельникова». Если бы у меня была возможность, я бы спросила обо всем напрямую президента и руководителей спецслужб. Я из семьи военных и понимаю, что была спецоперация, была впервые такая ситуация в стране. И к военным у меня, честно говоря, не так много претензий. Здание не было взорвано, и это уже хорошо. Вопросы есть к организации медицинской части спецоперации, потому что бардак тут был очень большой. А в последние годы средства массовой информации говорят не про наше здоровье и психологическое состояние, а в основном о полученных нами компенсациях и судах, в которые мы обращались. Видимо, выгоднее выставлять людей пострадавшими с жаждой наживы, чем показывать, как они на самом деле живут.

Я считаю, что нужно принять закон, можно назвать его закон о терроризме. В нем должно быть прописано, как накажут террористов, чтобы человек понимал, какую ответственность он понесет по закону. И чтобы жертвы терроризма и их близкие понимали, что в случае трагедии они получат достойную помощь, знали, что государство их не оставит. Нигде в мире сейчас не могут предотвратить терроризм, и раз мы не можем это предотвратить или предотвращаем не все, значит, мы должны максимально помогать этим людям. Даже если такой закон уже есть, надо, чтобы эти законы работали.

Беслан я пережила тяжелее, чем «Норд-Ост»: мне казалось, что за два года все сделали выводы и такого больше не будет. А оказалось, что два года никого ничему не научили.

Материал подготовили Данил Левашов, Иван Тяжлов, группа «Прямая речь»