Театры обменялись режиссерами

В Берлине состоялись громкие премьеры

Три главных театра Берлина встретили осень громкими премьерами: «Фольксбюне» показал «Ифигению», «Берлинер ансамбль» — «Кавказский меловой круг», а «Шаубюне» — «Цеппелина». О том, что объединяет эти внешне не связанные между собой спектакли,— Дмитрий Ренанский.

«Ифигения» Омара Абусаады балансирует на грани игрового и документального спектакля

Фото: Gianmarco Bresadola

Театральный Берлин в этом сезоне переживает смену вех — почтенные институты отказываются не только от десятилетиями созидавшегося имиджа, но и от традиционных репертуарных моделей, режиссеры снимаются с насиженных мест, уводя за собой не только актеров-резидентов, но и публику, пытающуюся нащупать контуры новой картины театрального мира. Главная горячая точка на культурной карте города — площадь Розы Люксембург: после ухода легендарного режиссера Франка Касторфа, занимавшего пост интенданта на протяжении четверти века, «Фольксбюне» продолжает лихорадить. Берлинцы заочно вынесли вотум недоверия новоиспеченному худруку Крису Деркону — экс-директору лондонской галереи Тейт Модерн и дебютанту в театральном мире, непреклонному в своем намерении превратить «Фольксбюне» из репертуарной компании в междисциплинарную площадку фестивального типа. Впрочем, свои главные козыри — спектакль с говорящим названием «Сэмюэл Беккет/Тино Сегал» и новую постановку ведущего молодого режиссера Европы Сюзанны Кеннеди — Деркон предъявит только в ноябре.

Параллельно с начатой минувшим летом реконструкцией исторического здания «Фольксбюне» осваивает пространства закрытого с 2008 года аэродрома Темпельхоф. Пока Борис Шармац прямо на летном поле развернул экспозицию своего Музея танца, Омар Абусаада показал премьеру проекта «Ифигения» в Пятом ангаре — еще несколько месяцев назад в нем находился крупнейший в Берлине лагерь для переселенцев. Тему беженцев на европейской сцене сегодня не эксплуатирует только ленивый, но сирийский драматург и режиссер начал работать с ней задолго до того, как она стала мейнстримом. В полуторачасовой «Ифигении» восемь непрофессиональных актрис, бежавших из Сирии, воспроизводят ситуацию кастинга, рассказывая на арабском языке о своей жизни в Германии, объясняя, почему они хотели бы принять участие в постановке Еврипида, проигрывая краткие эпизоды из трагедии и размышляя о том, как они соотносятся с их жизненным опытом. Тонко расставляя театральные кавычки, Абусаада балансирует на грани игрового и документального, что выделяет «Ифигению» из бесконечного потока спектаклей, спекулирующих на теме беженцев,— и одновременно позволяет руководству «Фольксбюне», постоянно оказывающемуся под градом критики, избежать обвинений в следовании конъюнктуре.

Куда более безболезненно смена власти проходит в легендарном «Берлинер ансамбле». Патриарх немецкой режиссуры Клаус Пайман, руководивший театром Бертольта Брехта 18 лет, передал кресло худрука Оливеру Резе, заработавшему репутацию эффективного менеджера в бытность интендантом Франкфуртского драматического театра. Как и ожидалось, Резе возглавил «Берлинер ансамбль» в тандеме с Михаэлем Тальхаймером, спектакли которого в последние годы сделали Франкфурт немецкой театральной Меккой. Для первой постановки нового штатного режиссера был выбран «Кавказский меловой круг» — пьеса, пожалуй, наиболее последовательно воплощающая принципы эпического театра. Свой «дебют» Тальхаймер сознательно превращает в публичный экзамен на владение брехтовской эстетикой — и добивается желаемого эффекта легко, в несколько касаний.

Привычно радикально сокращая хрестоматийный текст, Тальхаймер устраивает столь же безжалостную ревизию и идеологии пьесы. История брошенного благородной матерью ребенка и вскормившей его простолюдинки разрешается у Брехта в суде: каждая из женщин должна взять мальчика за руку — та, кто вытянет, и будет считаться его матерью. По команде одна действительно принимается тянуть ребенка изо всех сил, а другая со словами «не разорвать же мне его» отпускает руку — и в конечном счете выигрывает: мудрый судья отдает малыша не кровной матери, а той, которая заслужила и выстрадала право ею быть. Но морализаторская коллизия разрешается у Тальхаймера не в нарисованном на полу меловом круге, а посередине гигантской кровавой лужи — в ней под хард-роковые запилы гитариста Калле Калима постепенно замарываются все без исключения фигуранты лишенного всяческого героизма и иллюзий спектакля «Берлинер ансамбля».

До воцарения в театре на Шиффбауэрдамм Тальхаймер много лет сотрудничал с труппой «Шаубюне» — оставаясь без официальной должности, но исправно выпуская по премьере в сезон. Теперь по приглашению Томаса Остермайера вакантное место режиссера-резидента де-факто займет звезда «Фольксбюне» эпохи Франка Касторфа Герберт Фрич. Его первой постановкой на Ленинерплац стал «Цеппелин» по мотивам текстов Эдена фон Хорвата: исследуемую австрийским драматургом растерянность человечества в эпоху между двумя мировыми войнами Фрич переносит в сегодняшнюю реальность, хотя никаких примет конкретного времени на сцене нет. Режиссер верен жанру абсурдистского спектакля-концерта, сочиненного на пару с композитором Инго Гюнтером, под живой сет которого проходит «Цеппелин»; сцену заливают анилиновые краски, армия фанатов надрывает животы от хохота — все вроде бы так же, как всегда у Фрича. Но перенос фирменной эстетики в новый контекст проходит не без потерь: режиссеру, привыкшему к работе на большой сцене и с постоянной актерской командой, похоже, непросто на новой площадке и с новой труппой, даром что в спектакле заняты не только подопечные Остермайера, но и артисты, ушедшие из «Фольксбюне» вслед за Фричем. По премьере его «Цеппелина» особенно отчетливо видно, что перемены в руководстве берлинских театров спровоцировали эффект домино, грозя кардинально преобразить привычный пейзаж немецкой сцены.

Картина дня

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...