В темпе бури

На открытии юбилейного фестиваля старинной музыки Earlymusic в Эрмитажном театре состоялась премьера — по всей видимости, мировая — балета-аллегории Юхана Хельмика Румана «Союз ветра и моря». Соавторами шведского композитора XVIII века стали берлинский хореограф Клаус Абромайт и руководитель фестиваля Андрей Решетин со своим «Оркестром Екатерины Великой». Смотрела и слушала Кира Немировская.

Фестивалю 20 лет. Первое десятилетие шло по нарастающей: при содействии европейских культурных институтов Андрею Решетину и тогдашнему директору Earlymusic Марку де Мони удавалось привезти в Петербург всех звезд старинной музыки, показать самые разнообразные, часто противоречивые течения в ней и таким образом воспитать вкус пары поколений слушателей, приведя в классические залы большую новую аудиторию. В последние десять лет стало меньше институционной поддержки с Запада, меньше денег, громких имен, но фестиваль продолжает жить и развиваться. Его сквозная тема — петербургская музыка XVIII века — по-прежнему выносит на поверхность сцены удивительные плоды научных исследований. Один из них в воскресенье показали в Эрмитажном театре — барочный балет-аллегорию, созданный на основе партитуры 1727 года. Шведский Гендель (потому что учился в Лондоне и вблизи Генделя) Юхан Хельмик Руман получил заказ от русского посла в Стокгольме Николая Головина сочинить балет к коронации Петра II. Сведений о том, что его произведение было использовано по назначению — или исполнено вообще, у нас нет, зато есть партитура, около полутора часов музыки (почти все сохранившиеся номера вошли в постановку). Она представляет собой голые ноты: нет ни сценария, ни названия номеров, ни их последовательности, нет также темпов и каких-либо указаний для исполнителей. Всякий, кто берется за партитуру Румана, оказывается в большей степени соавтором, чем исполнителем.

Андрей Решетин называет концепцию, когда-то легшую в основу его фестиваля, панк-аристократизмом, имея в виду, что старинная музыка при всем ученом историзме этого направления — это прежде всего слом классических стереотипов и новаторский слуховой опыт. То есть хорошая старинная музыка, не стагнирующая, не впадающая в собственные штампы,— музыка современная. Фрагментарность и неполнота нотных текстов, с которыми имеют дело аутентисты, им только помогают. То же и с балетом: конечно, Клаус Абромайт, занявшись 30 лет назад барочными танцами, читал трактаты, расшифровывал значки, зафиксировавшие рисунки старинных балетов. И все же его реконструкции не поддаются проверке на историческую достоверность — и не нуждаются в ней: для современного зрителя это новое, наших дней произведение, созданное на основе четко очерченного танцевального словаря — не классического, а другого — и вступающее в интересный диалог с музыкой XVIII века, тоже, впрочем, существенно досочиненной. Абромайт придумал аллегорический сценарий «Союза ветра и моря», который созвучен петербургской погоде и позднебарочным фасадам, а также наметил порядок номеров музыки Румана и сочинил танцы. Их исполнили артисты петербургского «Барочного балета Анджолини» — с замечательной естественностью и риторической отточенностью жестов. Артистов изобретательно и модно (и совсем не исторично) одела модельер Лилия Киселенко.

Сценарий составлен из четырех небольших аллегорий: возвышенной — о собственно ветрах и водах, загадочно-трагической — о рождении героя и его гибели в кораблекрушении, комической — о матросах и портовых девочках и просто аллегории, где все вместе красиво танцуют. В танце перед финалом неожиданно появляются танцовщики в классических балетных трико, словно утверждая: это тоже балет, пластический словарь и канон выглядят непохоже, но именно с него началось ваше любимое «Лебединое озеро». Музыка Румана податлива и выразительно иллюстрирует что бурю, что пьяный разгул, что триумф добродетели.

Фестивальный спектакль держится на замечательном эффекте Gesamtkunstwerk — единого произведения, в котором ритмы партитуры живут как «лейтмотивы» жестов и движений балета и нехитрые танцы Румана (который мог бы быть учеником не только Генделя, но и Телемана и Баха, судя по его изящному музыкальному почерку) одухотворяются сценами, придуманными Абромайтом. Двумя музыкальными кульминациями спектакль обязан, пожалуй, самому существенному вмешательству исполнителей в авторский текст. Одна — почти унисонный, томительно-грустный дуэт скрипки (Андрей Пенюгин) и баритона (Илья Мазуров), под который на сцене «летят над морем» птицы, выкатывается огромное яйцо, из него рождается человек. Другая — доставшаяся тому же Мазурову вставная ария, позаимствованная из оперы Рамо «Дардан». Всего в спектакль добавлено три арии из опер композиторов-современников, и все оказались хороши, на месте и прекрасно спеты (в номере из оперы Галуппи блистала Елизавета Свешникова).

Исследователь, находя в архиве забытую рукопись, может воссоздать исторические обстоятельства и стилевой контекст. Артисты не могут воссоздать динозавра по окаменелому хрящу — но они превращают скупую нотную строчку в спектакль, который движется и звучит, имеет цвет и свет, смешит и пугает.