выставка современное искусство
В Германии завершилась 11-я "Документа" — крупнейшая выставка года, проходящая раз в пять лет и ставшая пилотной в новом столетии. По традиции, заложенной еще в 1955 году, она длится ровно сто дней. Одним из последних ее посетителей оказался корреспондент "Домового" АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ (специально для Ъ).Поскольку "Документа" в немецком Касселе призвана подводить итоги целого пятилетия, да и делается она одной командой кураторов (в отличие, скажем, от Венецианской биеннале, где решающее слово остается за национальными оргкомитетами), то все отдает здесь гармонией и покоем.
Конечно, звуков и движения хватает: что надо, то трещит, где нужно, бьется, взрывается и движется, но в целом чувствуется сила одной руки, мощь единого движения. На этот раз процессом руководил американский нигериец Окви Энвезор (Okuwi Enwezor), призвавший к себе в помощь международную группу кураторов. Кажется, публика получила все, что хотела: кому сосиски на свежем воздухе, кому очарование парков Касселя, кому полдюжины действительно запоминающихся работ.
Как и любая большая выставка, "Документа" не обошлась без признанных классиков вроде Луиз Буржуа (Louise Bourgeois) — в зал с ее новыми скульптурами стояла очередь, или Она Кавары (On Kawara), решившего вслух посчитать дни до миллионного года нашей эры (каждый день по десять часов это делали два актера, окруженные бутылками с водой). Но большинству авторов меньше сорока. Одним из самых завораживающих аттракционов выставки стал "The Illuminated Manuscript" 37-летнего Дэвида Смолла (David Small). Буквы в большеформатной книге подчиняются движению открытой ладони. Посетитель водит рукой над страницей, и строчки следуют его движениям — приближаются, удаляются, убыстряются и застывают-засыпают, обретая самые причудливые формы. Живая книга, где слова неотделимы от жеста, жестом и являются... Публика млеет от восторга.
Кино вместе с фотографией опустилось в этом году на залы "Документы", как смог на Москву. Каждый день здесь проходили специальные киносеансы, причем некоторые картины длились по 500 часов. Раньше, впрочем, коллективным медитациям перед экраном предпочитали разговоры. Так, в 1997 году главным стержнем "Документы" стала программа "100 дней — 100 гостей". А 30 лет назад Йозеф Бойс каждый день лично общался с посетителями на темы искусства и политики. На этот раз дискуссиям и диспутам места не нашлось: кураторам и так все было ясно с самого начала. Политкорректный мир, который они выстроили на пяти площадках "Документы" (работы показывались не только в музее или на вокзале, но и в парке и на бывшем пивном заводе), не вызвал нареканий у антиглобалистов. Контрасты в жизни белого меньшинства и бидонвилей в Южной Африке, последствия землетрясения в Кобе 1995 года, фоторепортаж о нью-йоркских пожарных 11 сентября 2001 года... Все выверено до последней запятой, последнего ракурса, и многие даже готовы обвинить организаторов в излишней политизации искусства, в отсутствии различий между газетной полосой и выставочным залом.
Это желание понравиться всем, и спонсорам, и антиглобалистам, и показать эстетическую полноценность третьего мира приносит странные плоды. Во-первых, от стремления художников третьего мира сделать "не хуже", чем в Америке или Европе, веет порой столь унылым ученичеством и подражательством, что смотреть на это сил никаких нет. Политически корректный выбор тем и сюжетов оборачивается не просто усредненностью художественного языка. Под вопросом оказывается главная функция искусства, привыкшего преодолевать собственные границы посредством не только эстетического, но и этического шока. Многочисленные примеры прошлого — от поведения Оскара Уайльда до публичных жестов венского акционизма — словно забыты устроителями "Документы", сразу рассчитывающими на академическое, музейное восприятие их проектов. Но живое не спрятать в музей. Одним из самых ярких событий последнего времени стала наделавшая много шума фраза немецкого композитора Карлхайнца Штокхаузена (Karlheinz Stockhausen) о том, что люциферова музыка, сопровождавшая падение башен Всемирного торгового центра, кажется ему "величайшим художественным произведением, которое только можно себе представить". Но высказывание Штокхаузена касалось не кровавой стороны дела, но роли массмедиа в освещении трагедий, их способности путем многократного повторения одних и тех же кадров эстетизировать что угодно — хоть бойню в Руанде, хоть взрыв в Нью-Йорке. Это стирание граней между репортажем и художественным вымыслом и есть проблема современной культуры, ставшая столь очевидной в Касселе.
О скандальном композиторе не вспомнили на "Документе". Единственным потрясшим ее скандалом стал запрет на проведение экскурсий неаккредитованным персоналом. Запрет этот коснулся даже коллег-искусствоведов. Когда из Франкфурта в Кассель прибыла группа Музейного союза при знаменитой галерее Штедель (считающейся одной из лучших в Европе), главе делегации запретили комментировать для "своих" выставленные произведения. "Наши работники все равно лучше подготовлены для ведения экскурсий",— заявил коммерческий директор выставки. И то правда: почти две трети работ были специально созданы по заказу кураторов. Что знаменует собой не просто переход от одного века к другому. Судя по всему, массмедийное мышление воцарилось и в арт-мире. Не предложат ли публике через пять лет просто читать в кассельских парках свежие газеты?