театр премьера
Театр имени Гоголя одним из первых выпустил премьеру в начале сезона. Ею стала постановка по пьесе молодого, но уже популярного драматурга Василия Сигарева "Черное молоко". На премьере побывала МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА."Ну и засра... Ну и нечистоплотная ты барышня, родина моя необъятная" — с этих слов начинается спектакль. И сразу вспоминаются грязные и вонючие переходы в районе метро "Курская", по которым приходится пробираться к театру приодевшимся по случаю премьеры зрителям, а заодно и русский классик, чье имя носит театр, с его "Куда несешься ты, птица-тройка". Через полчаса окончательно убеждаешься, что существенно ничего с тех пор не изменилось. Только вместо птицы-тройки — невидимые зрителю поезда, которые грохочут по извивам железнодорожных путей, застывшим на сцене в виде американских горок, которые в Америке как раз называют русскими. Рядом — обшарпанная стена вокзала, две железные лавки, на которые не сядешь без подстеленной газетки, и окошечко кассы, над которым мелом написано непонятно к чему относящееся слово "кончилась". Это затерянная в Сибири станция Моховое, которая, по расчетам драматурга, не то чтобы сердце нашей родины, а область где-то пониже крестца.
Вот в эту дыру и приезжает из Москвы пара торговцев-челноков, под видом рекламной акции сбывающих доверчивому населению дешевые китайские тостеры. Жители Мохового — почти гоголевские персонажи: и "мертвые души", и "свиные рыла" одновременно. И еще немножко шукшинские "чудики", которые с берданкой в руках ищут справедливости и с бутылкой в кармане плачут о душе. Изобразить все это можно разве что с помощью гротеска. Режиссер Сергей Яшин остановился на карикатуре. Конфликт начинается во втором действии, когда беременная челночница Шура неожиданно рожает и ей открывается смысл жизни: черное внезапно становится белым, "свиные рыла" внезапно оказываются душевными людьми, а прежняя сволочная жизнь кажется дурным сном.
Алла Каравацкая очень убедительно сыграла это преображение стервозной особы, покрытой килограммами косметики и через слово сыпящей жаргонными словечками, самое ругательное из которых — "Эрмитаж", в правильную хлопотливую мамашу. Но, честно говоря, до метаморфозы она выглядела интереснее. Вместе с Иваном Шибановым (муж Левчик) они разыгрывали своеобразный ритуал, с руганью и распеванием Земфиры, где фетишами счастья становятся пресловутые "ментоловая", которой будущая мамаша затягивается даже между схватками, и "чупик", то есть "Чупа-чупс". Преображенная героиня, которой во время родов явился сам Господь Бог, отказывается от них, как от символов прежней жизни, в которой "модно быть суками", и собирается потратить "накошенные бабки" на восстановление заброшенной лесопилки, что, естественно, вызывает протест у ее не узревшего Бога компаньона. Благие порывы преображенной не выдерживают напористости наглого мужа, и все возвращается на свои места. Парное молоко из разбившейся банки вытекает на пол и, смешиваясь с грязью, быстро чернеет. Такая вот метафора.
Для Театра Гоголя появление в репертуаре современной пьесы актуального и даже модного молодого драматурга, конечно, достижение. Но спектаклю не повезло в том смысле, что его непременно будут сравнивать с "Пластилином" Кирилла Серебренникова по пьесе того же автора, который и сделал молодого драматурга из Сибири в одночасье известным всей театральной Москве. И сравнение будет явно в пользу последнего. Мало того что "Пластилин" гораздо более сильная, прямо-таки кровоточащая пьеса, рядом с которой "Черное молоко" — просто умильные зарисовки (хотя в этом году Сигарев получил за нее очередную "Эврику"). Так еще постановка Серебренникова отличалась современной режиссурой, а "Черное молоко" сделано добротно, но старомодно, "бытописательно", как если бы это был спектакль по тому же Шукшину. Но, видимо, новая драматургия обещает быть в этом сезоне чрезвычайно модным явлением, раз без нее теперь не обходятся не только Центр драматургии и режиссуры, подвал "Театр.doc" и всеми силами стремящийся к прогрессу МХАТ, но даже театр, призванный обслуживать железнодорожников.