выставка миф
В музее Гуггенхайма в Бильбао открыта выставка "Париж, столица искусств. 1900-1968". Специально для Ъ — корреспондент журнала "Домовой" АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.Куда ни ткнись взором в историю ХХ века, чью биографию ни открой — все пути ведут через Париж. Кто там не родился — тот умер, кто не был — тот мечтал, кто не выставлялся — о том писали. Если есть города-магниты, то список их может открывать только Париж. Иностранцев сюда тянуло, как мух на мед. Например, итальянцы именно здесь решили объявить о рождении футуризма: Маринетти печатает манифест на первой полосе Figaro, хотя ведь уже и Corrierre della serra была к тому времени основана. Чтобы не утонуть в этом водовороте имен и страстей, которыми берега Сены всегда были полны, устроители выставки ограничились четырьмя районами парижской жизни: довоенный Монмартр, межвоенный Монпарнас, послевоенный бульвар Сен-Мишель и Латинский квартал 60-х.
Обаяние Парижа относится к загадкам такого типа, которые невозможно понять. Как получилось, что именно сюда стали устремляться художники и заказчики, что весь мир обратил свои взоры на эти просторы? Ведь в Мюнхене были не менее знаменитые художественные школы... Но не было за Мюнхеном того следа в истории, что тянулся за французской столицей, задававшей моду и образ жизни на протяжении многих десятилетий.
Самым известным "брэндом" был, конечно же, холм Монмартра — в начале века совершенно необжитой, дикий уголок, куда буржуа ездили развлекаться в кабаре, устроенных в бывших мельницах, и где селились художники со всего света, поскольку жизнь здесь была недорога. Даже небогатые русские художники и литераторы могли позволить себе здесь провести год-другой. Смотрели тогда на приезжих из России удивленно; когда по улицам прогуливались Волошин с Эренбургом, мальчишки бежали за ними с криком "Обезьяны!!!".
И тем не менее без Хаима Сутина, Сержа Полякова и Никола де Сталя нет и парижской истории. А уж как русские любили "город-светоч"! Ошеломляло здесь все с первых же минут после прибытия поезда — и шум, встречающий каждого при выходе из вокзала, и метро, которое появилось здесь раньше автобуса, и фланеры на бульварах... И хотя по возвращении домой о чудесах техники рассказывали много, поражало приезжих не это, но чувство внутренней свободы. Так, в конце XIX века Петербург пересказывал друг другу историю, произошедшую с княгиней Голицыной, велевшей парижскому извозчику: "Кучер, поезжай быстрее!" — "Мы уже на ты, мадам? Уж не любовь ли это?"
Счастье Монмартра кончилось, как кончаются все сельские идиллии. Вскоре город полностью захватил холм, и туристы стали ломиться сюда толпами, чем немало смущали живописцев. Свою роль сыграла и русская эмиграция 20-х: именно на Монмартре князья и белые офицеры пооткрывали массу кабаков с лезгинкой, чему радовались скорее заезжие американцы, чем местные жители. Все потихоньку перебрались вниз, на Монпарнасский бульвар, где стали модными уже не кабачки, но более респектабельные кафе "Селект" и "Ротонда". "Тогдашний Монпарнас представлял собой действительно блистательное зрелище,— писал современник.— Все кафе, большие и маленькие, уставляли свои террасы и даже часть тротуара множеством столиков. Тысячи мужчин и дам, в большинстве элегантных, говорящих на всех языках мира, включая иногда и французский, располагались на открытом воздухе. Сияли огни, и шум толпы издали напоминал гудение прибоя".
На Монпарнасе и заказчики стали куда богаче, да и вся атмосфера потихоньку эволюционировала в сторону все более показной богемщины. Трудно сказать, чем бы все это пиршество жизни кончилось в естественных условиях, но немецкая оккупация стала тут очевидной границей. После освобождения Париж вновь наполнился иностранцами, и многие остались здесь навсегда — например, немец Волс, португалка Мария-Елена Вьейра-да-Сильва или китаец Zao-Wou-ki. Правда, в отличие от 20-х, они все реже возвращались к себе на родину, тем самым отказываясь быть "курьерами новых течений". И потому последний всплеск искусств, пришедшийся на 60-е, связан уже в основном с французскими именами. Говорят, что конец этих всплесков пришелся на студенческие волнения 68-го. После чего все занялись политикой, а искусство упрятали в стеклянно-хайтековскую клетку центра Помпиду.
Это невозможно отрицать: после горячего мая и ухода де Голля Париж и впрямь перестал быть центром галерейной жизни: большие деньги делались теперь прежде всего в Нью-Йорке, где к искусству сумели применить стандартные принципы маркетинга и нестандартные — рекламы. Где парижские скандалы происходили по-семейному, от души, Уорхол ввел сознательную провокацию, что оплачивалась куда дороже. За океаном соответственно с конца 1960-х стала писаться и история новейшего искусства. Парижу в ней воздается должное, но обычно в прошедшем времени. Мало кто при этом способен посмотреть на современность трезвыми глазами. Сегодня мультимедийные технологии превратили всю планету в одну большую мастерскую, которая и вовсе не подразумевает наличие какого-либо центра. Так что Париж, уйдя с трона, сохранил за собой корону. Сам трон не достался уже никому.