премьера опера
Вчера и сегодня в Мариинском театре — премьера оперы Чайковского "Евгений Онегин" в постановке французских режиссеров Моше Ляйзера (Moshe Leiser) и Патриса Корье (Patrice Caurier). Перед премьерой МОШЕ ЛЯЙЗЕР встретился с корреспондентом Ъ ЕЛЕНОЙ Ъ-ГЕРУСОВОЙ.— Сейчас, когда уже прошла генеральная репетиция, вы можете сказать, довольны ли вы своим спектаклем?
— Конечные, идеальные цели никогда не бывают воплощены. Всегда остаются вещи, которые хочется сделать лучше или точнее. Просто в какой-то момент приходится остановиться, поскольку премьера близится. Но лично для меня уровень того, что было создано за девять недель репетиций,— это достижение.
— Ваш первый "Онегин" вышел несколько лет назад в Лозаннской опере, для Мариинского театра вы сделали новую версию?
— Со времен того "Онегина" прошло 15 лет, я изменился, мой жизненный опыт стал другим, я стал старше, стал чувствовать иначе. Хотя основное прочтение партитуры более или менее сохранилось, да и музыка для меня осталась такой же. Но этот "Евгений Онегин" — это не просто часть репертуара Мариинского театра, это часть "Русского сезона", который пройдет этой зимой в парижском театре Шатле. Мы ставим здесь "Онегина", а Лев Додин ставит у нас "Демона" Рубинштейна. И обе постановки по очереди будут идти во Франции и здесь.
— Вы уже 20 лет работаете вместе с Патрисом Корье, на вашем счету 60 совместных постановок, две трети из них — оперные спектакли. В вашем режиссерском дуэте существует четкое распределение ролей?
— То, как мы работали в Мариинском театре, отличается от того, что мы обычно делаем. Поскольку здесь нам приходилось общаться с труппой через переводчика, мы решили, что я буду говорить, выходить к актерам. А Патрис, он был как бы нашим глазом, он наблюдал за всем происходящим, а потом мы все обсуждали вместе.
— Вы работаете не только в музыкальном, но и в драматическом театре?
— Да, но изначально я именно оперный режиссер.
— А в чем разница в выстраивании роли оперного и драматического актеров?
— В опере чувства, эмоции строго ограничены музыкой. А для меня очень важно, чтобы актеры чувствовали правдиво.
— Вы настаиваете на достоверности чувства, но ведь именно французский театр всегда был театром отточенной, акцентированной формы.
— Но я думаю, четкая форма возможна только там, где есть настоящее чувство.
— Считается, что с оперными певцами режиссеру работать трудно. Ну вот грубый пример, вы просите актрису поднять руку, а она говорит, что не может, потому что неудобно петь.
— Ну, это слишком общий вопрос. Дело всегда в конкретной ситуации, важно, почему певец отказывается. В опере, действительно, есть свои непререкаемые правила, и я их знал и 15 лет назад, знал, что режиссер не должен делать какие-то идиотские вещи, например, заставлять актера стоять спиной к дирижеру, когда надо начинать какую-то фразу. Это одно. Но когда певец отказывается что-то делать просто потому, что ему некомфортно, это другое. Когда просто лень, это совсем плохо, тогда может возникнуть конфликт, и мы расстанемся.
— Рассказывают, что вы блестяще знаете текст Чайковского, партитуру, либретто. А вот с текстом пушкинского "Евгения Онегина" вы знакомы?
— Первое — это моя работа. Но и "Евгения Онегина" я читал — по-французски, в чьем переводе, не помню.
— Когда вы брались за "Онегина", думали ли вы, что это русская опера, или отнеслись к ней как к опере из мирового репертуара?
— Я знаю, что "Евгений Онегин" — это такая икона русского искусства и все на нее молятся. Но нельзя спрятать свое сокровище в углу и никого к нему не подпускать. "Онегин" принадлежит всему миру, это опера из мирового репертуара. Я не могу сказать, что это русская опера, а "Кармен", например, французская или испанская. Не так важно, кто их ставит — француз, норвежец или японец, важно, как он это делает.