Фестиваль театр
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Миридонов / купить фото
Чеховский фестиваль, проходящий при поддержке «Первого канала», представил на сцене Театра имени Моссовета спектакль «Лягушка была права», придуманный и поставленный Джеймсом Тьерре и его «Компанией Майского Жука». Рассказывает Роман Должанский.
Самые запоминающиеся моменты «Лягушки…» — те, когда в Джеймсе Тьерре вдруг явственно проступают черты его гениального деда. Вот странный, безымянный персонаж Тьерре, опустив одно плечо и наклонившись вбок, семенит по сцене, выбегает к рампе и смотрит в зал из-под прядей спадающих на глаза седых волос. Конечно, нельзя не вздрогнуть от этого озорного и невыразимо печального взгляда: ведь на нас буквально смотрит сам Чарли Чаплин, и тут почти мистическое чувство родового переселения душ накрывает зрителя. Есть и другие чудесные моменты, когда Чаплин-внук (говорят, сам Джеймс Тьерре не очень-то любит, когда его сравнивают с дедом, но это неизбежно) на крупном плане проделывает оригинальные трюки. Он то «прибивает» к голове волосы перфоратором, а они все равно отклеиваются, то изображает руками какого-то цепкого, злого зверька, хватающего его за лицо,— и тогда особая природа клоунской эксцентрики, веселой и в то же время глубинно драматической, не просто покоряет публику, но и указывает на первоисточник.
Спектакль «Лягушка была права» относится к тому разряду недраматического театра, который принято называть «новым цирком». Здесь есть и танец, и пантомима, и вокал, и собственно цирк — включая акробатику, фокусы и даже клоунские репризы. Купола, правда, нет, но сложные приспособления, позволяющие выполнять акробатические номера, имеются — как и сами номера. Некоторые из них придуманы так, что не забудешь: например, лежащая на подмостках куча железок, которая, вытягиваясь вверх, каким-то хитрым способом ритмично складывается в изящную винтовую лесенку, ведущую в никуда. И герой Джеймса Тьерре помогает этой конструкции оформиться только для того, чтобы элегантно, легко спуститься из этого «никуда» на подмостки.
Такие спектакли не предполагают вопросов о месседже или сюжете — не спрашивайте, где, когда и зачем происходит действие представления. И не пытайтесь пересказать саму историю: в программке можно прочитать, что «Лягушка...» выросла из сказки братьев Гримм про короля-лягушонка, но вряд ли знакомство с предполагаемым источником вдохновения что-либо прояснит. За красным бархатным занавесом, который и сам кажется живым персонажем, открывается причудливый мир, напоминающий то подводное царство, то антикварный салон, то приют для фриков — гуттаперчевых танцовщиц, певицы в сшитом из того же красного бархата балахоне и странных мужчин без определенных занятий.
Неживое здесь запросто может ожить — так, развешанные там и тут конусообразные светильники превращаются и в «медуз», и в сложную систему световых сигналов, и даже в страшноватый объект, напоминающий космический корабль. А живое — окаменеть или трансформироваться до неузнаваемости. Скрипка словно прирастает к державшей ее руке актера, брошенный в сторону предмет возвращается обратно, части тела меняют привычную конфигурацию, а иногда и силам гравитации приходится отступить. О таких представлениях принято писать, что они похожи на сны, потому что нельзя понять их логику и предсказать, что случится в следующую минуту на сцене. В то же время в этом «новом цирке» немало и самого что ни на есть старого цирка, а то и немудреного площадного дуракаваляния. Что до зрителей, то демократическая публика нынешнего Чеховского фестиваля незамысловатые гэги встречает с тем же энтузиазмом, что и прихотливые кунштюки.
Безусловно, Джеймс Тьерре отлично умеет придумывать забавные странности, воплощать сюрреалистические видения. Но сложить из частностей осмысленную конструкцию в «Лягушке...» у него не вышло — в целом этот сложносочиненный и довольно громоздкий с технической точки зрения спектакль получился бесформенным, рыхлым, лишенным внутренней динамики. Можно сколько угодно радоваться «волшебству» картинок и отдельным объектам — механическому пианино, с которым смешно ссорятся персонажи, или бассейну, или гидравлическому механизму неясного назначения,— но в единую композицию они решительно не хотят выстраиваться. Так что появление огромной, шевелящей челюстями полиэтиленовой рыбы, способной целикам проглотить героев несложившейся истории, воспринимаешь с облегчением — ясно, что после нее продолжения уже быть не может.